Фёдор Непоменко - Во всей своей полынной горечи

— Для солдата что главное? Быстрота и натиск!

Вера как-то сникла, а Толька пожалел, что ляпнул лишнее: это ведь не тот случай, когда, получив увольнительную, заводишь мимолетное, на час, знакомство с девчонками где-нибудь в парке, торопишься, несешь всякий вздор и расстаешься, чтоб никогда больше не встретиться.

— Я пока с дойкой управлюсь — полсеанса пройдет.

— Ничего, не беда! Постой, а может, у тебя есть кто?

Странно, такая простая мысль не пришла ему в голову раньше! Ну конечно, разве такая девчонка может ходить одна?

В школе Вера Карпенкова не была в числе тех девчат, за которыми увивались хлопцы, так себе, незаметная, нескладная, обещавшая к тому же со временем походить на мать свою, рослую, «жеребячьей породы», как называли в Сычевке женщин высоких и неуклюжих, и, когда он увидел ее с лукошком в руках, он сразу даже не признал в ней ту неприметную Верку, на которую прежде никакого внимания не обращал. «Неужели это она?» — гадал он, недоумевая. Да и как было не подивиться, когда в его отсутствие Вера похорошела, округлилась, будто весенними соками налилась, и если в ней что-то еще оставалось от матери, так это чуточку удлиненное лицо с мягким и тоже чуть удлиненным подбородком, но нежным, округлым, сообщавшим лицу выражение неизъяснимой женственности.

— Есть. А ты как же думал?

— Кто же, если не секрет?

— Как кто? Мама, сестра еще…

— Говори, говори… Если и есть кто, отобью, так и знай!

— Бог в помощь.

— Обойдемся и без него. А насчет клуба как?

В ответ Вера неопределенно пожала плечами.

— Ну, тогда я домой к тебе заявлюсь, — пообещал Толька.

— Ну вот еще! — перепугалась Вера. — С ума сошел!

Тот рассмеялся и растворился в толпе.

Среди ночи щелкнула задвижка наружной двери, и Ганна сквозь сон чутким материнским слухом уловила этот привычный звук, возвещавший о приходе дочки, и, просыпаясь, уже успокоенно прослушала, как скрипнули дверные петли и лязгнул задвинутый засов. Приход Веры Ганна, как ей казалось, определила бы по одному ее дыханию. Да и кто еще мог заявиться в хату в такой час? В последнее время Ганна, правда, уже стала отвыкать от полуночных дочкиных гуляний, потому что кончала Вера работу поздно, затемно уж, а вставать ни свет ни заря — тут уж не до клубов и танцулек разных. Сегодня вот они даже и поговорить толком не успели: приехала с ярмарки, перехватила и подалась куда-то, а после дойки тоже — прибежала, переоделась, не поела даже, и только ее и видели. Все бегом.

— Ну что там на дворе? — спросила Ганна с печи.

— Ничего, — отвечала Вера, притворяя за собой хатную дверь. — Холодно уж. Замерзла вся, ав-в!

— Подольше бы гуляла…

Вера нашарила на полке спички, чиркнула, приподняла на лампе стекло, зажгла фитиль, подкрутила и только после этого скинула пальто.

— Столбы уже завезли, сама видела. На днях и к нам линию протянут. Ковтун обещал. Купим тогда телевизор, правда, мам?

— Купим… — неопределенно хмыкнула мать. — Мне-то все равно, есть он или нету. Век прожила без него, и ничего! Жива осталась. На хату вон собирать надо.

— Хата не к спеху. Да и эта чем не хата? Тоже ведь: век прожили, и ничего!

— Много ты понимаешь…

Ганна не стала объясняться с дочкой на эту тему: не смекает еще, глупа. Молодым что — им подавай развлечения всякие, да чтобы еще по-городскому, по-модному принарядиться. А у матери расчет свой: будет добротная новая хата, и тогда, даст бог, не придется коротать век в одиночестве, потому что кто откажется пойти в примаки на все готовенькое? Вот и будут все при месте — и дочка, и зять, и Ганна, может, и внуков нянчить приведется. Вон Санька, старшая, и живет хорошо, и муж попался непьющий, работящий, а на стороне все. Велика ли радость матери по гостям ездить? А если принять еще во внимание то, что Веру прижила Ганна по вдовьему своему безрассудству, заведомо, значит, полусиротой сделала, как тут не тревожиться про будущее, не болеть душой о том, чтоб младшенькая жила и горя не знала, раз уж ей такая судьба выпала? Так разве Верке разжуешь все это?

Хата у Ганны немудреная: просторная комната с земляным полом, обширная русская печь с лежанкой, а за ней закуток, вроде кухни, задернутый ситцевым пологом; через сенцы — камора. Вот и все. Теперь, конечно, таких хат в Сычевке не ставят. Если уж строят, то на фундаменте, а внутрь войдешь — заблудишься… Поначалу Ганна решила было просто перегородить комнату, из одной сделать две (выйдет девка замуж, так молодым-то и спрятаться негде будет!), так ведь пришлось бы печь укорачивать, а лежанку и вовсе выбрасывать. А печь было жалко. Если в хате и было что хорошее, так это печь. Вон нынче утром Ганна хлеб пекла, а на печи и сейчас не улежишь — такая она горячая. И укрываться не надо, куда там! Протопишь чуток — и пахнет тебе и свежим хлебом, и сушеными яблоками, и всякой сушениной, что круглый год в холщовых торбочках на печи хранится, и такой дух по хате пойдет — благодать одна! На ее, Ганны, век и этой хаты, знамо, хватило бы с избытком, так теперь пошла мода строиться, в дедовских мазанках жить не хотят. А попробуй вдове, без мужика, стройку затеять — ох, непросто это! А дочке что? Ей бы только телевизор да вырядиться покрасивше — какой с нее спрос? А матери все учесть надобно.

— Так что на ярмарке-то? — переменила Ганна разговор. — Там в печи борщ и яешня. Молоко на столе.

— Найду, — отмахнулась Вера, включая радио.

Мать промолчала. Тут не до радио бы, поесть скорей бы да в кровать, потому что вставать чуть свет. А ей, вишь, музыку подавай! А утром не добудишься. И что в той музыке за интерес?

Вера налила в стакан молока, отрезала от хлеба хрустящую горбушку, понюхала — свежая, пахнет-то как! — и стала вечерять, рассказывая между делом о том, как добиралась в Быково и обратно и что видела… В репродукторе тихо шелестела музыка, размеренно тикали ходики, и тускло посвечивали никелированные шарики на спипках пышно убранной кровати.

— А еще видела Тольку Прокопова…

— Багния?

— Ну а то чьего же еще? Из армии пришел.

— Да слышала. Ну?

— В кино меня пригласил. Билеты купил.

Вера решила, что лучше сразу все сказать, потому что завтра мать обо всем будет знать: с кем сидела и все такое… Да и что особенного в том, что пригласил?

— Та-ак… — протянула мать загадочно. — А я-то думаю, чего это ты нынче забегала, сама вроде не своя… Так это он, значит, тебя до такой поры держал?

Вера не ответила, молча прихлебывала молоко из стакана, подчеркнуто ровная, прямая, и в этом ее умолчании, в той позе, в которой она сидела за столом, Ганна угадала нечто вызывающее, непреклонное, то, что раньше вроде не примечала за дочерью.

— Ну, доченька, нашла зятя…

— Так уж сразу и зятя! — вскинулась Вера. — Я так и знала, что вы начнете. С тем не ходи, на того не гляди, с тем не стой… А если просто так — нельзя, да? А он, между прочим, шофер, первый класс у него, и вообще…