Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

После спарринга с Денисенко он звонил Надежде и не застал ее дома. Когда переехали в «Юность», он хотел позвонить еще раз, но вдруг решил, что надо не звонить, а лететь к ней.

Позавтракав после взвешивания, Андрей вышел из гостиницы, взял такси и поехал в аэропорт. Предупреждать Иванцова не имело смысла — он бы ни за что не отпустил. Да и никакой другой тренер не отпустил бы. Андрей это хорошо понимал. Но лететь было нужно. Необходимо. Вечером он вернется. Получит взбучку от Ивана Филипповича и со спокойной совестью ляжет спать. Может, не так уж она будет спокойна, — эта совесть, но что делать? Он должен повидать Надежду.

Самолет взлетел точно по расписанию. Андрей пососал аэрофлотский леденец, устроился в кресле поудобней и стал смотреть в иллюминатор, благо он был рядом. Земля с большой высоты выглядела однообразной, и Андрей, откинув спинку кресла, задремал. Очнулся от боли в ушах — самолет шел на посадку.

Надежды дома не было, это он узнал по телефону. Ему сказали, что скорее всего она в театре. Где театр? Около Витебского вокзала.

Витебский? Старый знакомый. Год назад Андрей с этого вокзала ехал в Павловск, чтобы встретить Белую шапочку.

Театр он нашел сразу. Новой архитектуры, строгое, легкое здание стояло в конце широкой аллеи. Внутри тоже все было легко, просторно и в то же время уютно. Работать в таком театре, наверное, одно удовольствие.

Андрей стоял в вестибюле и ждал, когда позовут Надежду. Он ждал ее из левого коридора, она выбежала почему-то из правого. Как девочка, прокатилась по блестящему скользкому полу и остановилась перед Андреем, протянув ему обе руки.

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй, — он держал ее руки в своих и не отпускал.

— У тебя же завтра начинаются соревнования?

— То завтра.

— А я каждый день «Советский спорт» читаю. У нас на углу, на витринке. Сегодня у вас взвешивание. Завтра парад участников. Верно?

— Верно. Я взвесился и — на аэродром.

— Когда обратно?

— Сегодня.

— Что же мы стоим? Идем.

— Куда?

— Я пойду скажу, что сегодня работать больше не буду, и мы куда-нибудь пойдем. Подожди меня, хорошо?

— Хорошо.

Из правого коридора вышел мужчина с гордо посаженной головой, выбритый до синевы.

— Григорий Яковлевич, а у меня гость, — увидев его, сказала Надежда. — Познакомьтесь: это Андрей Дугин, а это Григорий Яковлевич Петров, автор пьесы, которую мы готовим… Я сейчас.

И убежала, оставив Андрея с Григорием Яковлевичем.

Они пожали друг другу руки. Ладонь у автора была мягкая, но не бессильная. «Молодой и талантливый», — вспомнил Андрей. Молодым он бы Григория Яковлевича не назвал. Стан его, видимо, давно потерял стройность, глубокие залысины уходили почти к затылку. Глаза, правда, блестели молодо и насмешливо. Он не очень церемонился и разглядывал Андрея в упор.

— Вы боксер? — спросил он, доставая из кармана светлого пиджака сигареты.

— Студент, — сказал Андрей. — Занимаюсь боксом.

— Прошу, — Григорий Яковлевич протянул сигареты. — Спасибо, не курю.

— Боксерам не полагается?

— Не рекомендуется.

— Вообще вы не похожи на боксера. В моем представлении это парни с поломанными носами…

— Ваше представление о боксерах несколько устарело.

Подошла Надежда.

— Над кем смеетесь? — спросила она, готовая включиться в шутливый разговор.

— Над собой смеемся, — сказал Андрей.

Григорий Яковлевич погасил улыбку, и Надежда посмотрела на драматурга не без тревоги: не обиделся ли? Отогнув ослепительный манжет, Григорий Яковлевич взглянул на часы.

— Извините, мне пора.

Поклонился Надежде и слегка кивнул Андрею.

— О чем вы с ним? — спросила она, когда драматург вышел.

— Так, ни о чем особенном. Он мне про боксеров рассказывал.

— Я свободна, — сказала Надежда, видимо решив, что лучше переменить разговор. — Куда мы пойдем?

— Нибудь-куда, — дурашливо ответил Андрей.

— Поедем в Павловск. Там сейчас… Нет слов, как там сейчас здорово.

Они сели в электричку и поехали в Павловск.

— Что за спортсмены в пьесе у этого… Григория Яковлевича? — спросил Андрей.

— Девушка и парень, мастера спорта.

— Какого спорта?

— Яхтсмены.

— А он сам ходил когда-нибудь на яхте?

— Не знаю. Он тебе не понравился?

— Как-то не очень.

— Он не всем нравится, — глядя в окно, сказала Надежда. В голосе ее Андрею почудилось осуждение тех, кому Григорий Яковлевич не нравился.

— А тебе? — спросил Андрей.

— У него хорошая пьеса, — уклонилась Надежда. — Он талантлив, и с ним интересно работать.

Это Андрей уже читал. Он хотел надуться, но не успел: Надежда повернула к нему лицо и сказала:

— Оставим его в покое. Лучше расскажи, как ты жил последнее время. Что было на сборах? Как решился ваш спор с Денисенко?

Андрей был вынужден рассказать о тбилисских отборочных и о спарринге с Денисенко в боксерском зале «Динамо». Они не заметили, как доехали до конечной остановки.

Как только Надежда и Андрей пересекли асфальтированную площадку возле здания вокзала и вошли в березовую аллейку, они сразу попали в иной мир. Тут был другой пейзаж, другой воздух. Пахло молодыми березками и цветущим разнотравьем. Зелень тут была не такая пышная и буйная, как на юге, она мягко и властно владела всем и главенствовала надо всем, как добрая хозяйка в хорошем доме. И умна была хозяйка и щедра. Где надо, не только покажет белые стволы березок, но и оттенит так, что залюбуешься. И красную крышу приоткроет, и бронзовый ствол сосны не спрячет, и сумеречной хвое отведет место. И все это с таким вкусом, в такую меру, что самой хозяйке не в ущерб, а в прославление.

— Окончательно установлено, что ты не Серый волк, — сказала Надежда, — а Добрый дровосек, поэтому я тебя отведу к своей бабушке.

Они подошли к одной из дачек на веселой полянке. Дачка строилась в несколько приемов, и это сразу бросалось в глаза. Сначала была обыкновенная рубленая избушка. Потом воздвигли над нею второй этаж и пристроили круглую террасу. Позже приткнули горницу, тоже бревенчатую. И над той горницей соорудили мансарду.

Строили дядья и двоюродные братья Надежды — сыны и внуки бабушки Поли. Зимой они жили в Ленинграде, а летом съезжались под материнскую крышу в таком количестве, что все мансардочки и терраски заселялись до отказа.

Для бабушки Поли это было самое хлопотливое и самое радостное время. А сейчас она жила одна, копала грядки, высаживала цветы и содержала дом в такой чистоте, что полы и столешницы на кухне одинаково отсвечивали яичным желтком.

Если б Надежда не сказала, Андрей ни за что не дал бы бабушке Поле восемьдесят лет. Она была не очень крупная, но и не сухонькая старушка. Ходила, не горбясь, не шаркала подошвами по полу. Простое доброе лицо ее, когда смотрела бабушка Поля на внучку, светилось от любви и было прекрасно.