Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Бабушка Поля тотчас усадила их за стол, поила чаем с вареньем из черной смородины, таким вкусным, что Андрей даже вслух высказал свой восторг.

— Ешьте, ешьте, — угощала бабушка.

И нельзя было не есть, так радушно она угощала и так вкусно было все, что подавалось на стол: и пирожки с картошкой, и холодец, и опять же несравненная черпая смородина, только теперь уже не вареная, а как-то по-иному приготовленная с сахаром.

После завтрака Андрей наносил воды из колодца, наполнив все сосуды, какие только оказались в доме свободными. Колодец был метрах в ста от дома, и бабушка Поля воду экономила. По воскресеньям приезжали сыны и внуки и заготавливали воду на неделю.

— Да уж довольно, — останавливала она Андрея.

— Ничего, ничего, — приговаривал он, наполняя кадушечку под водостоком, — дождик либо будет, либо нет, а мы не станем ждать милостей от природы…

Покончив с водяными делами, Надежда и Андрей отправились прогуляться и вышли к тому прудочку, где встретились в первый раз.

— Год назад, — сказал Андрей.

— Почти год, — поправила Надежда.

— Без малого, — согласился Андрей. — Ты сидела я горько плакала. На тебе были серые брючки и белая шапочка.

— А ты вырос из-под земли и стоял как великан.

— Ты ужасно испугалась.

— Я совсем не испугалась. Даже не удивилась.

— Само провидение…

— Нет, правда.

Андрею еще в вестибюле театра, когда держал он в своих руках руки Надежды, очень хотелось ее поцеловать. Он крепко взял ее за плечи и поцеловал.

Надежда стояла, прикрыв глаза, темные ресницы ее вздрагивали.

Старая елка протягивала к ним лапу с молодым светло-зеленым побегом на конце. В прудочке, там, где ряска не закрыла чистую воду, отражалось белое облачко. Надежда открыла глаза. Они были спокойны, как этот прудочек, и в них ничего не отражалось. В Москве Андрей был уверен, что ему нужно лететь в Ленинград. Необходимо. Увидеть Надежду и сказать, что любит ее. Там, в Москве, это легко выговаривалось, но здесь слова не шли с языка. Не мог он сказать «люблю» этой девушке со спокойными, как стоячий прудок, глазами. Что-то угасло в нем, как тогда, в Анапе, когда она сказала, не открывая глаз, про ужасные ковры.

Андрей протянул руку к хвойной лапе с нежной кисточкой.

— Трогательная, правда? — сказала Надежда. И, решив, что Андрей хочет сломать веточку, добавила: — Не надо. Тут не разрешают ломать. Пусть растет…

Осторожно, стараясь не шуметь, Андрей нажал на дверную ручку. Боря уже спал или делал вид, что спит. Под глубоким абажуром горела на окне настольная лампа. На кровати Андрея, закинув руки за голову, лежал Иван Филиппович.

Он встал и кивнул Андрею: выйдем.

— Где ты был? — шепотом спросил Иванцов, когда они вышли в коридор.

— В Ленинграде, — ответил Андрей.

— Где, где?

— В Ленинграде.

Иван Филиппович посмотрел на часы. Андрей тоже посмотрел — было без двадцати двенадцать. Иванцов впился глазами в лицо Андрея.

— Все в порядке, Иван Филиппович.

— Я уверен, что умру, не дожив до срока, — злым шепотом произнес Иванцов, — и виноват будешь в этом, знаешь ли, ты.

Уходя из гостиницы, Андрей просил ребят: если будет спрашивать его Иванцов, пусть скажут, что поехал за город. Иванцов, конечно, спрашивал, и ему сказали. Днем он не тревожился, но вечером…

— Извините, — вздохнул Андрей, — но мне надо было слетать. Необходимо.

— Ну, конечно, — Иван Филиппович пожал плечами. — Всем все надо. Иванцову ничего не надо. Иди спать.

Андрей покорно пошел к двери.

— Даже не поинтересовался, кто твой противник!

— Кто же? — Андрей обернулся. — Я хотел спросить, но не решился.

— Ах, какой застенчивый! Красная девица!

— Кто же?

— Веселинов. Послезавтра вечером. Иди, завтра поговорим.

Андрей ушел. Иванцов посмотрел, как закрылась за ним дверь, прошелся по безлюдному коридору, постоял у торцового окна. Над павильоном метро горело неоновое «М», спешили редкие пассажиры. Иванцов смотрел и чувствовал, как отпускает его нервное напряжение. Вернулся. Почти вовремя. Черт бы побрал эту Белую шапочку! Но если уж она есть, надо и этот фактор брать на учет.

Иван Филиппович подумал, что, будь на месте Андрея Женя Федорук, все было бы иначе, спал бы он сейчас спокойно и никакие факторы его б не тревожили. Но если уж говорить честно, он не хотел спокойной жизни с Женей, предпочитая беспокойную с Андреем Дугиным.

Размышляя о нелепых, по его мнению, поступках Андрея, Иванцов обычно раздражался, но сейчас он думал спокойно.

В коридоре тихо. Мягко светит за окном неоновая буква «М».

Нет, никто не доставлял Иванцову столько хлопот, сколько доставляет Андрей. Но никто не дарил ему и таких радостей. Есть что вспомнить! Блистательная победа на ведомственном первенстве. Тбилисские отборочные. Последний бой с Денисенко в зале «Динамо».

И вдруг пришла в голову Иванцову мысль, которая год назад показалась бы ему вздорной. Ему подумалось: может быть, потому и на ринге Андрей выигрывает, что мало ему только бокса?

Ларионов назвал Ивана Филипповича прогрессивным тренером. Ему понравилось. Черт возьми, Иванцову хотелось быть прогрессивным тренером, и он искренне желал понять Андрея, не отстать от времени.

В коридоре царила тишина. Боксеры спали за дверьми своих комнат, а Иванцов стоял у окна и думал.

Зал Дворца спорта был полон. Погруженные в темноту трибуны шумно дышали, рокотом и гулом отзывались на то, что происходило на ринге. Когда Андрей и Веселинов сошлись, чтобы пожать друг другу руки, из верхних рядов полетело протяжно-удивленное: «У-у-у-у…» Кто-то крикнул: «Связался черт с младенцем».

Веселинов был на голову выше Андрея. Гармонично сложенный, с рельефной мускулатурой, он не выглядел очень большим и громоздким, когда видели его одного. Но рядом с Андреем Веселинов казался гигантом. «Давид и Голиаф», — писали на другой день иностранные журналисты в отчетах. Из наших тоже кое-кто ввернул эти библейские имена, однако редакторы вычеркнули.

Стоя рядом с Веселиновым, Андрей подумал, что удар у этого парня, должно быть, весит столько, что запросто может свалить доброго быка. «Двигаться, двигаться и еще раз двигаться», — так вчера определили они с Иваном Филипповичем и старшим тренером установку на бой с болгарским чемпионом. И первые секунды после гонга Андрей повторял про себя: «Двигаться, двигаться…»

Веселинов был нетороплив, но перемещался на ринге легко. Стойка у него традиционная, хрестоматийно правильная: левая рука впереди, плечо прикрывает подбородок, правая готова к защите и к нападению. И начал бой он, как на тренировке, с ограниченным заданием: удар левой, выпад правой. Андрей легко уклонился и сам попробовал ударить левой в корпус. Перчатка его попала в то место, куда он целил, однако Веселинов и глазом не моргнул. «Хорошо, — подумал Андрей, — пусть думает, что я сильней не могу».