Владимир Мирнев - Дом на Северной

— Маненький, — сказала сонно старуха, прикрывая ладошкой рот. — Вот моя Оленька…

— Ой, перестаньте вы со своей Оленькой, надоело! Сколько можно! — с досадой проговорила Катя. — Чего ж она, теть Таня? А? Не берет.

— Намочилась, чай. Перепеленай пеленки сухие, их у печи я угрею. — Старуха прихватила сухие пеленки и ушла к печи, расстелила на теплой печке, села рядом, насильно открыв глаза, боясь, что заснет и свалится с табуретки.

Она услышала, как вскрикнула Катя, и, оставив пеленки, направилась поглядеть. Катя развернула ребенка и, зажав рот рукою, в ужасе глядела на него.

Старушка подошла, глянула и сразу все поняла.

— Господи, синюшняя какая-то… Оё-ёй! Беги, Катюша, в больницу.

— Поздно, теть Таня, там никого нету.

— Уж беги, миленькая, скорей. Не ждать-то надо, а бежать со всех ног. Знаешь, где больница? От центральной площади к церкви — это на Чкалове улице. Беги, миленькая, не теряй времечко, не теряй. Час потеряешь — жизнь проплачешь.

— Теть Таня, а может, понесем?

— Так ить загубим-то! Гляди, погубим. Тьфу, тьфу, типун мене на язык! Беги, миленькая. Так и так, скажи, раньше-то времени, мол, на свету божьем появилась. Оне добрые, в горе грех не помочь. Приведи скорей врача, а я укутаю потеплее ребеночка.

— Ой, теть Таня, боюсь! — Катя бросилась одеваться, оглядываясь. Она никак не могла попасть в рукава плаща, схватила зонт и, почувствовав, как от волнения у нее заболело в животе, выбежала из дому.

Дождь лил густой, с нахлестом; железная крыша дома гудела от напора. Временами дождь шквалом обрушивался на город, и тогда все меркло вокруг и тонуло в густом шуме. Ноги Катины разъезжались, вода потоком стремилась по улице, волоча щепки, хворост, прихваченные во дворе.

Фонари не горели на Северной улице, и Катя торопилась в полной темноте, то и дело натыкаясь на заборы. Не прошла она и полпути, как выбилась из сил. Боковой ветер завернул зонт, и она оказалась под дождем, теперь зонт скорее мешал, чем помогал. Катя на минуту останавливалась передохнуть, чтобы унять страшно колотившееся сердце. В голове то ли от шума дождя, то ли от чего другого ломило так, что она не выдержала, присела на корточки, глубоко задышала, чтобы унять боль. Через минуту снова бежала, хватая открытым ртом воздух.

На центральной площади Котелина горели, к удивлению, фонари, вокруг них повисли туманно-белые шары дождя, но света от фонарей на самой площади не было. Возле райкома горели еще гирлянды майской иллюминации; весь фасад старого купеческого здания был усеян разноцветными лампочками, и от их великого множества было, пожалуй, несколько светло, видны были, во всяком случае, против них сильные, косые струи дождя. Как только Катя увидела наяву дождь, сразу же почувствовала, как вымокла и как дождь хлещет по ее разгоряченному спешкой телу.

«Где же улица Чкалова? Слева от райкома. Ага, напротив церкви. Никогда не приходилось бывать в детской больнице. Вот церковь помню, там еще рядом есть высокая колокольня со сброшенным с нее колоколом, который надвое раскололся при падении, — сбросили, говорят, еще в двадцатом году». Катя свернула влево, в темную, совершенно невидимую улицу, часто усаженную тополями. Старые тополя росли здесь давно, сколько помнила Катя. Деревья глухо гудели под дождем, судорожно, боясь уронить свое достоинство, проседали вниз ветки, задевая друг о дружку. Дождь совершенно смыл липкие, горькие тополиные запахи.

«Только бы побыстрее, найти улицу», — думала Катя. Но как раз оттого, что торопилась, спешила, больницу сразу и не нашла, а пробежала до конца улицы, пристально всматриваясь в немые тени домов, сумрачно насупившиеся под проливным дождем. Улица внезапно кончилась. Катя растерянно оглянулась. В ней медленно зарождался испуг: а вдруг не найдет? Что тогда? Испуг подхлестывал, и она со знобящим ужасом до боли всматривалась в незнакомые дома, готовая в каждую минуту расплакаться. Но найти в такой дождь ночью неосвещенное здание больницы оказалось не так-то просто, пришлось вернуться к центральной площади, снова направиться по улице, наугад свернуть в первый переулок направо. Переулок она не увидела, но, споткнувшись о бровку мощенной гравием тропы переулка, нащупала ногой (туфли она потеряла еще на своей улице) бровку и свернула. К великой радости, выбрела к церкви, а потом уж ей ничего не стоило найти больницу, которая была совсем недалеко, буквально в ста метрах. Катя постучалась, ей тут же отворили. Врачу, к которому привела отворившая дверь няня, Катя все рассказала, рассказала, правда, сбивчиво, горя нетерпением тут же увести его к больному ребенку.

Высокий, невероятно худой врач с продолговатым, бледным, костистым лицом и заспанными глазами, еще очень молодой, терпеливо и внимательно выслушал рассказ, посмотрел на ее босые грязные ноги и произнес всего одно слово:

— Бывает.

Врач вышел, долго не появлялся, а вернувшись, просто и спокойно сказал, вновь глянув на ее босые ноги:

— Машина вернется через несколько минут. Подождем.

— Ага, — согласилась Катя и тоже заметила, что босиком, туфель на ногах нет; с нее текло в три ручья, а вокруг грязные следы — наследила она. То, что врач говорил спокойно, серьезно, успокаивало, более того — ей теперь виделось в спокойствии врача спасение, душа сразу поверила в самый лучший исход: она придет, а девочка, ее маленький ребеночек, улыбается, просит есть.

— Дома лучше не рожать. Обыкновенно сейчас рожают в больнице, — сказал врач уверенно. Но странно — Кате казалось, эта уверенность врача происходила не из утверждения сказанного, а из безразличия к происходящему. Казалось, врач говорит совсем не о том, что думает, говорит по необходимости сказать по данному случаю несколько слов, а в голове у него абсолютно другие мысли, не имеющие никакого отношения к происходящему. И это было правдой: врач находился под впечатлением прочитанного романа.

— Но я родила раньше срока, — ответила Катя, поглядывая на лужу, растекающуюся под нею. Ей стало неловко, и она вышла в коридор, постояла возле двери. До чего в больнице было тихо, тепло, приятно, обнадеживающе пахло лекарствами!

«Не тепло укутали девочку, — подумала Катя, а через минуту окончательно уверилась, что девочка посинела, заболев, только потому, что не закутали как следует в теплое, не согрели вовремя; в чистоте, теплоте больницы Катя видела единственное спасение ребенка. — Отдам, пусть полежит в больнице. И я полежу».

Катя присела на стул, наслаждаясь покоем, теплом. Посидела так совсем немного. Ей стало тревожно, и она заглянула в кабинет к врачу.

— Скоро? — чуть слышно спросила она.

— Я же по-русски сказал: через пятнадцать минут, — невозмутимо отвечал врач, не отрываясь от книги, боясь прервать цепь событий, развивающихся в романе.