Владимир Мирнев - На маленькой планете

Пашка заволновался, встал и несколько раз прошелся подле дяди Вани. Мало-помалу им овладело чувство неуверенности в том, о чем совсем недавно так непростительно прямо судил.

«Вот черт побери, — думал Пашка, — неужели все ошибаются, а я прав? Не может быть!»

Пашка заволновался, почти ощущая, как наполняется неизвестным ему чувством сомнения в своей правоте, как то, что заставляло его презрительно смеяться и чувствовать себя уверенным и правым, спадает с него. Впервые он стал в чем-то сомневаться. Неужели в самом себе? Тут же вспомнил, как Ира просила его почитать стихи, а он, как назло, не знал ни одного стихотворения и начал тогда уверять ее в том, что стихи — это ерунда. А ведь мог бы выучить. Дядя Ваня вон после смерти жены выполнил ее просьбу…

Пашка поймал себя на том, что впервые невыгодно подумал о самом себе, хотя десять минут назад рассуждал об узости ее интересов, скудости мысли и о своей твердой правоте и необыкновенной проницательности. «Поэзия — это чушь!» — говорил он Ире. А дядя Ваня со своей неиссякаемой любовью к жене, которая давно умерла, — не поэзия?! Пашка даже ахнул. Ему раньше и в голову подобное не приходило.

— Вот так на! — продохнул он, сел рядом с дядей Ваней и почувствовал, что сейчас все расскажет ему. — Я пойду, — продохнул он, заволновавшись и подумав, что если не уйдет, то все расскажет дяде Ване и потом будет стыдно.

— А как же, — ответил дядя Ваня. — Иди, раз надо. Иди.

«Он сказал так, будто знает все», — думал Пашка, торопясь, ругая себя за то, что поздно, пожалуй, пришел к новой и, видать, очень правильной мысли: ему нужно уединиться и очень тонко и глубоко проанализировать свое отношение к Ире, потому что только сейчас начинает понимать, что в чем-то был не так уж и прав.

Он направился домой, но вдруг заметил: идет к метеостанции, на которой у тетки жила Ира.

Вместо того чтобы остановиться и повернуть домой, стал думать о том, что надо прийти и честно, благородно, как это было во многих книгах, рассказать ей обо всем, о том, что у него от невежества появилось высокомерие, что в жизни все имеет значение и смысл, а он был не прав, когда презрительно над всем смеялся.

Около метеостанции Пашка передохнул. Залаяла собака. Пашка присел за плетнем, глядя на окно. Видно было: Ира сидит за столом и готовится к поступлению, конечно, в институт.

— Вот сейчас пойду и все расскажу, — решил Пашка, приподнимаясь. Но в это время из другой комнаты вышла тетка Иры, тетя Дуся, подошла к окну и уставилась как раз туда, где сидел Пашка. Пашка попятился и ринулся прочь.

Он решил достать астрономию и разузнать все о звездах, о планах полета космических кораблей на Луну. Сказать Ире, какую она любит звезду: он, кажется, видел, на какую она смотрела раньше. Ему думалось теперь: дядя Ваня завел разговор о своей жене для того, чтобы наставить Пашку на правильный путь. Как это правильно!

Дяди Вани дома еще не было.

Пашка сел под бузину, ожидая его, волнуясь от только что пережитого и передуманного.

Вскоре появился и дядя Ваня с удочками. Он брел еле-еле и курил. Собака бросилась в поветь и залаяла на овец.

— Кыц! — прикрикнул на нее старик. — Проклятая собачонка, кыц!

— Иди вон! — закричал на собаку неестественно громко Пашка. — Не мешай им! Чего они тебе сделали? Они о своем думают…

С завтрашнего дня, думалось Пашке, все должны приступить к какой-то важной и сложной работе, чтобы доказать Пашке, что во всем, даже в мелочах, есть значительное и важное. Он ждал теперь завтрашнего дня и с тоской думал о ночи, которая будет длиться бесконечно.

1969

Он ее не мог заметить, когда глядел в зал, потому что она сидела в углу. Он выдавал книги и всегда был занят. Взглядывал в зал только потому, что казалось, кто-то там нарушал тишину, недовольно хмурился, если это было так, сдвигал брови и чувствовал, как пекло в пальцах, которыми сжимал книгу.

— Товарищи, тише.

Всегда в нем преобладало обычное торопливое чувство человека, погруженного в работу.

Сейчас, спустя два месяца, ему ничего не стоило вспомнить ее, наполняясь легким, чуть взволнованным чувством, ставшим привычным для него, но породившим в то же время беспокойство о неясности их отношений.

Выйдя из общежития, он постоял на улице, глядя на длинную цепочку лампочек, на неясные дрожащие тени под деревьями, прошел в скверик и сел в тени. Он отлично помнил тот вечер, когда ему нужно было закончить работу пораньше, бежать на вокзал, чтобы встретить приехавшую из Краснодара бабушку, но, как назло, к поезду опоздал.

Под конец работы он всегда оживлялся; чуть звенящая от шума голова была точно не своя, и мысли в ней, казалось, плавали, непроизвольно останавливая его внимание то на одном, то на другом. Читальный зал еще дышал теплотой; полированные столы бросали на потолок оранжевые блики; из окон доносился шум.

Он походил по залу, посмотрел в окно на луну и улыбнулся, сел на стол и подумал о том, как, в сущности, прекрасен город; под луной он похож на серебряный дворец из какой-то давно забытой им сказки.

Уж все его товарищи ушли; он слышал, как они стучали дверьми, топали по коридору и как уже на улице смеялись, громко говорили. Вскоре все стихло и замерло, заполняясь тишиной, а он все сидел… И думал, что сегодня, когда нужно торопиться, вдруг почувствовал приятность от дневной усталости и ту легкость, которая появляется, когда знаешь, что бежать, спешить некуда больше, а оставшееся время — все твое.

Он подошел к выключателям и начал щелкать ими, гася свет в зале. На столы сразу легли прямоугольники лунного света, в темпом зале они были похожи на клавиши странного инструмента.

Вернувшись к стеллажам, он увидел девушку со стопкой книг. Пожал плечами от удивления, быстро принял книги, отдал читательский билет и, не говоря ни слова, направился вслед за ней. По ступенькам на первый этаж прыгал легко и удивлялся, что чувство, необыкновенно приятное, не покидало его, и когда услышал ее голос, замедлил шаг, все еще продолжая жить тем, что почувствовал в зале, когда глядел в окно на город, когда вдруг понял, как прекрасен город, как удивительна его работа…

— Вы всегда так поздно?

— А что? — удивился он. — Это разве поздно?

— Ну, — ответила она, чуть ускоряя шаг.

Они, спустившись, направились сразу но аллее, перебежали прямо перед машинами на другую сторону улицы и пошли по тротуару, среди деревьев, ступая на лунные пятна, молча и торопливо ища слова, которые можно будет сказать, но долго не находили, а он думал, что так, видимо, и надо, в этом молчании, в красных огоньках светофоров, в тихом городском шуме, в прячущейся за крышами луной есть что-то необыкновенное, чувствовал себя легким, прозрачным, думалось, стоит только захотеть, и он взовьется вверх и повиснет там, в вышине, и будет смотреть оттуда на город.