Владимир Мирнев - На маленькой планете

В скверике, напротив общежития, остановились. Тихо плакала она. А он ее успокаивал, понимая, что это пройдет у нее, что и у него тоже, наверное, пройдет и что, видимо, то, что было у них, — это их светлое счастье.

Они постояли еще немного. Она перестала плакать, изредка только вздрагивала, собираясь уходить, и ему припомнилось, как он пришел к ней, когда начались дожди, и что она точно так же всхлипывала после разговора с блондинкой, а он пытался узнать, почему она плачет. Она ему не сказала, а если бы сказала тогда, все было, видимо, по-другому, потому что он бы еще тогда обо всем узнал.

— Что ж плакать, — сказал он, переступая и слушая хруст листьев под ботинками.

Она замерла, прислушиваясь к его словам, потом побежала к общежитию. Он глядел ей вслед. А после долго сидел на скамейке и курил.

1968

Это был обычный дом в маленькой деревне. В нем поселился еще никому не известный художник, недавно приехавший из Москвы. Его направил сюда друг, тоже художник, некогда живший в этом доме, а сейчас получивший известность и поэтому решивший, что в этом домике он свое отжил.

Дом стоял прямо на опушке соснового леса, поэтому когда дул ветер, на крышу, покрытую толем, падали сорванные с деревьев иглы, издавая тоненький пискливый стон. Падающие на нее спелые шишки, весело подпрыгивая, скатывались вниз и, путаясь в траве, цеплялись за нее, чтобы никто их не поднял. Шишки всегда любят падать сверху вниз, и это доставляет им огромное удовольствие.

Когда особенно большая шишка плюхалась на крышу и шумно скатывалась на землю, в дверях появлялся художник. Он окидывал взглядом двор и недоуменно пожимал плечами. Ему казалось, что кто-то пришел к нему и стукнул дверью. Затем он начинал смотреть на деревню с небольшой церквушкой, с белыми островками гусей, на низкое серое небо, сизые поля.

А сосны пели про свою зеленую жизнь, роняли иглы и, недовольные, шумели. Художник садился прямо на порог, закуривал и задумчиво перебирал в памяти краски. Он собирался нарисовать маленькую девочку, гусей и низкое небо над церквушкой, а вдали, на втором плане, озябшие прутья ивы, чтобы показать осень во всех ее выражениях.

Долго сидел и что-то искал в памяти, но то, что нужно было, пока не приходило в голову. После обеда к нему заходила девочка, которую он хотел писать, и садилась рядом с ним. Он гладил ее по голове, и они смотрели на небо.

Однажды они сидели так и вдруг увидели, как низко над крышами летела ласточка. Она быстро махала крыльями и рассказывала всем встречным, что задержалась потому, что помогала лечить маленького воробья, но теперь он выздоровел, и она летит в Индию, где жарко так, что камни трескаются, и что там у нее, в старом разрушенном храме, есть домик.

— Кря-кря-кряк, жарко, красиво там, — буркнула, не подняв голову, белая породистая утка из соседнего колхоза, случайно оказавшаяся в этой деревне.

Утка в разговоре старалась подражать птичнице, поэтому после каждого слова делала большие паузы.

— Ласточка! — крикнула девочка. — Ты прилетишь?

Ласточка пролетела над домом художника, весело щебеча; ей так нравилось здесь, что если бы не зима, она никогда бы не улетела.

— Прилечу! — крикнула она девочке и, поднявшись высоко, направилась вслед за клином гусей.

— Ласточки всегда черные? — спросила девочка.

— Всегда, — ответил художник, видавший только черных ласточек. — Они приносят только счастье.

— Если бы они жили зимой здесь, они стали белые, — серьезно добавила девочка. — Как я люблю белых ласточек. И черных. Но во сне я вижу только белых. Много белых ласточек. Так красиво. А сверху синее небо. Учительница говорит, что белых ласточек нет. Я не верю. Я же вижу их во сне, — значит, есть. Раз видишь, то есть. Правда?

Художник страдал бессонницей, а если и спал, то видел одни кошмары. Он не хотел говорить девочке, что есть и плохие сны, задумчиво смотрел на небо и видел, как меняются краски, как от низких туч горизонт становится плоским. Наблюдая каждый день это, он не переставал удивляться. Девочка молчала, она слушала, как сосны рассказывают друг другу о лучах солнца, которые любили играть летом с иглами, о тончайшей паутинке, красиво висящей между деревьями, о густом запахе зелени, о множестве птичек и зверей, и гадала, какие из них поселятся в следующем году в этих местах.

Иногда деревья начинали шевелить ветвями — когда на них налетал ветер, считавший, что он на то и существует, чтобы налетать внезапно.

— Куда лесник смотрит? — возмущался ветер. — Вас нужно заставить молчать! Возись с вами.

И он задувал посильнее; с сосен летели иглы, трещали слабые ветки, но те, что посильнее, упирались ветру в грудь и не давали ему обижать слабых.

— Нет у вас начальства, — задыхался ветер, слабея. — Оно бы вас в цепи заковало!

Он затихал, прятался за старую мельницу, заигрывая с ней, отчего та весело махала крыльями. Ветер ждал момента, чтобы вновь налететь на лес.

Художник рассказывал девочке о старых временах, когда на месте деревни было небольшое укрепление, как это укрепление сожгли татары и как героически дрались здесь люди.

Девочка слушала, и изредка из ее больших глаз выкатывалась блестящая слеза и, укоризненно посмотрев на художника, срывалась вниз. Художник смолкал, а девочка просила, чтобы он еще рассказал.

Уже было полутемно. Художник вошел в дом, сел за мольберт и попросил девочку подержать деревянный кубок.

— Из такого кубка пил вино царь Петр, — сказал художник.

Девочка взяла огромный деревянный кубок с короткой ручкой и стала так, как просил художник.

— Я не знаю, — продолжал художник, — возможно, я тебя напишу не так, как хотел раньше. Нужно же показать, что в наше время есть спутники, ракеты. Понимаешь?

— Ага, — ответила девочка, — только чтобы и белые ласточки были. А то больше снов не будет. И еще появится бог.

— Ты разве веришь в бога? — удивился художник и быстро делал какие-то штрихи на холсте.

— Учительница сказала, что бога нет и в него верить нельзя, потому что он злой, — ответила девочка.

У девочки была хорошая память, и она могла слово в слово передать все, что говорила учительница в их первом классе.

Художник писал, уже не глядя на девочку. Она хотела посмотреть, что у него получилось.

Ей было особенно интересно еще и потому, что стало темно; художник прикрыл холст и сказал, что они завтра вместе посмотрят, а сейчас он ее проводит домой.

— А нельзя? — попросила девочка.

— Ты знаешь, что я от тебя ничего не скрываю, — ответил он. — Завтра посмотрим вместе. Будешь идти в школу, заходи.

Были большими друзьями — художник и девочка. Они вышли.

В доме стало темно. Некоторое время было совсем тихо, только сверчок играл на виолончели песню о вечной любви.