Владимир Мирнев - На маленькой планете

Свернули в переулок к Усачевке, и, пройдя немного по ней, остановились под фонарем.

— У вас странная профессия. Библиотекарь.

Она смущенно засмеялась, опустила голову, затем поглядела на проезжавшую машину, а он увидел ее профиль — тоненький нос, маленький выпуклый лобик, воздушные завитушки волос и смущение в широких глазах. Они постояли, помолчали, затем, спохватившись, пошли. Он попытался представить, как она выглядит днем, но не смог…

«Что же в профессии моей такого странного?» — спросил себя и помрачнел, все еще гадая, где бы она могла сидеть в читальном зале.

— Да так, — сказала тихо она. — Мне так кажется. Мне всегда вначале кажется.

Они сели в скверике на скамейку. Она глядела в сторону, ожидая, что он заговорит, а он думал над сказанным ею и находил, что так и должно быть, его профессия не всем нравится, потому что никто ясно не представляет ее. Недоумевают родные и знакомые, они еще и сейчас посмеиваются над его выбором.

Он тоже стеснялся своего положения, но со временем в нем окрепло чувство необходимости того, что делает, обыденности его труда, трудного и тяжелого, и на все недоумения смотрел со всепрощающей иронией человека, знающего себе цену.

По аллее проходили пары, переговаривались; опираясь на палки, тащились старички, громко говорившие и разглядывавшие сидящих на скамейках, а над ними плыли, всматриваясь в город, облака, останавливались на время, точно ища, куда бы опуститься, сходились в группки и опять плыли, а он смотрел на них и думал о сидящей рядом девушке, которая, в сущности, ему никто, которую в библиотеке он и не заметил, но с которой ему хорошо.

Они сидели долго; из скверика ушли старики. Она глядела в сторону и изредка торопливо поправляла волосы и взглядывала на него.

Он подумал, что молчать нехорошо, необходимо что-то сказать.

— А листочки хороши, — сказал он, глядя сквозь листья на луну.

— Они серебрятся, — ответила она и тихо, виновато улыбнулась.

Через некоторое время она встала и оглянулась на него.

— Давайте я провожу вас домой? — спросил он, и они медленно побрели по скверику на другой конец, постояли там и так же тихо вернулись.

Легкое чувство, появившееся у него в самом начале, сменилось досадой на себя: он не смог поддержать разговор, поговорить, расспросить ее. Вспомнил знакомых ребят, которые в первый же вечер знакомства запросто ведут себя с девушками, будто знают их тысячу лет, и не упускают возможности заводить новые и новые знакомства, припомнились поездки за город, смех, грубые шуточки друзей с намеками, и как неловко он себя там чувствовал, как трудно ему все это давалось, и он спешил уехать. Друзья были старше его, подтрунивали над ним, им хотелось казаться бывалыми, показать, как они здорово во всем разбираются, а ему шел двадцать первый год.

У подъезда в общежитие остановились.

— Это ваш дом, — сказал он, лишь бы что-то сказать. — А я и не знал, что вы в общежитии живете.

— Откуда же вам знать, — улыбнулась она. — Я спать хочу. Я просто устала от книг.

У подъезда было светло. Он пытался хорошо разглядеть ее, но она торопливо подала руку и ушла.

На другой день ее не было. Взглядывая на каждого вошедшего, убеждаясь, что это не она, он облегченно вздыхал и погружался в работу. Но девушка не пришла и на следующий день. Появилась неожиданно. Увидел ее в очереди за книгами. Она стояла и рассматривала выставку новых книг; торопясь, он опять не успел ее разглядеть, а только засмущался, покраснел, посмотрел уже в спину, когда девушка, взяв стопку книг, уходила в зал, и, увидя ее небольшую фигурку в коричневом плиссированном платье, те же завитушки волос, облегченно вздохнул, потому что ничего необычного в ней не находил.

Ему всегда казалось, что встретит обязательно высокую, стройную девушку необыкновенной красоты, пойдет с ней по улицам Москвы, а встречные будут завидовать ему, оглядываться. Он, правда, робел перед своей мечтой. Теперь ему думалось, что стоит успокоиться и забыть тот вечер, заглушить то новое чувство, которое появилось тогда у него, и пусть будет все так, как было до этого.

Только однажды, уже под вечер, ему вспомнился давно забытый сон; он даже записал его в дневник: встретил ее, стройную, с такими глазами, как вот у этой девушки, и они говорили много и долго о чем-то высоком, и во всем было столько возвышенного, красивого. Он рассказывал о ядерных реакциях, о каких-то замечательных вещах, которыми интересуются крупные ученые. Все это было серьезно и многозначительно. Она была или балериной, или актрисой.

Вечером он с удивлением увидел, что она осталась одна, но в то же время решил, что иначе и не могло быть. Она сидела, склонясь над книгой, а на ее бледном, чуть широковатом в скулах личике, с веерками длинных ресниц угадывалось напряжение, и сейчас, когда не с кем ее сравнивать, она была красивой, и ей так шла бледность, выгоревшие до медности волосы.

Он видел ее через стекло двери и теперь хорошо мог разглядеть.

Вскоре она встала, оглянулась и удивленно посмотрела на дверь.

— А я опять позже всех, — сказала, отдавая ему книги.

— Вы такая ученая.

— Ах и ученая, прямо академик. — Она взяла билет и тихо проговорила: — До свидания.

Он заторопился, услышав, как хлопнула дверь.

Быстро запер библиотеку и догнал ее уже во дворе. Она шла тихо, а он гадал, ждет ли она его или нет, и сам замедлил шаг, но догнал ее и пошел рядом, опять чувствуя неловкость и ту робость, которая начала появляться у него к вечеру.

— Какая погода? — спросил он, оглядываясь и делая вид, что действительно интересуется только погодой.

— Вы о чем? — спросила она, отрываясь от своих мыслей и поворачивая к нему свое лицо.

Он только мельком взглянул на ее лицо и растерялся. Она смотрела на него. Шли медленно по аллее, но затем свернули в переулок, еще раз в переулок к Большой Пироговской, а он все думал о том, какое у нее, в сущности, красивое лицо. Он время от времени повторял:

— Какая погода, а?

— Я всегда люблю осень.

Повернули к Новодевичьему монастырю, остановились у афиши, удивились тому, как мало на улице народу и как пустынно.

— На этой улице никогда нет прохожих, — сказал он, оглядываясь.

— А я так поздно не хожу здесь. Боюсь. Я ужасная трусиха.

— Ну что вы? — удивился он.

— Нет, нет, все говорят, — уверила она его и замолчала.

Из-за монастырских стен выплыла пополневшая луна; ветер зашуршал листьями на деревьях. Они свернули к пруду. Стали видны белые и черные лебеди, плавающие по розоватой от фонарей воде, плавали тихо, величественно.

— Хорошо как, — сказала она, поправила волосы, подошла к воде и протянула руку к черному лебедю.

Он смотрел на воду, видел исчезающую в ней ее тень, видел свою и думал о том, как бы сказать что-то интересное, но в голову приходили одни неказистые, неглубокие мысли.