Михаил Миляков - Лавина

Пробудившись в то лучезарное утро, уже набравшее силу и свет и свойственное только курортным местам праздничное оживление, Жорик не сразу сообразил, где он и что за странная публика в откровенных неглиже, с пляжными сумками через плечо и в роскошных солнечных очках дефилирует по аллее. Было так, словно его душа отлетела далеко-далеко и не хотела возвращаться к тревоге и нетерпению, неуверенности и сводившему с ума отчаянному намерению добиться наконец своего… К тому же наломался за ночь на деревянной, из узких планок скамейке, так что потребовалось определенное усилие, приподняться хотя бы и сесть.

И тут как ударило: сегодня увидит Регину!.. И кто знает… во всяком случае, долой бессмысленное, бездеятельное ожидание. Ничего не может быть хуже планов, которые постоянно отодвигаются. Действовать — его девиз. Разве человек не кузнец своего счастья? Вот он и должен, обязан ковать и добиваться; даже ошибки, даже серьезный промах — любое лучше, чем голову под крыло и пассивно ждать. Ждать да еще предаваться пустым грезам, надеяться, будто обстоятельства или что там чудодейственным образом подтолкнут ее к тебе: на, мол, целуй в уста сахарные. К тому же, и это серьезно, он многое готов сделать для Регины.

Жорик побежал к морю, в темпе поплавал, понырял, с удовольствием ощущая, как расходятся мышцы на животе и груди и фактически бессонная ночь ничто; прошелся на руках у кромки прибоя, где черный песок и мелкая взблескивающая галька образовали плотную, не сминаемую под его пальцами полосу; крутанул сальто еще разок, перехватил любопытствующие взгляды нескольких женщин и отправился в кабинку одеваться.

Основательно выношенные, с белесым передом техасы, само собой фирменные; классная светло-оранжевая безрукавка (удачно оттеняет черноту волос и смуглый тон кожи), разрисованная седлами, сбруей и прочими ковбойскими атрибутами; ненадеванные фээргешные кроссовки (девица одна, скороспелочка, объясняла: красивые, оттого и «красовки»). Что значит, экипировочка подходящая — другое самочувствие. Закинул за спину тощий свой рюкзачишко, отправился в парикмахерскую. Слегка подправили с боков гриву (десять раз одергивал), компрессик, выбрили дважды, небольшой массаж, хороший одеколон, и, свежий, бодрый, благоухающий, едва сдерживая бьющее через край оживление, скорым шагом — времени осталось без особого лишка — на рынок за цветами.

О, цветы! Что за чудесная выдумка природы эти яркие, нелепо-изысканной формы, с нежными, незащищенными лепестками, превращающимися в липкую дребедень, едва сожмешь покрепче, эти ни на что дельное не годящиеся, ну только завлекать своим запахом и видом и подкармливать, и кого — мух, бабочек и прочих членистоногих, и все во имя жестко запрограммированной идея продолжения вида, идеи, если на то пошло, весьма далекой от их собственных благ и надобностей, эти восхитительные, несмотря на явный рационализм, таящие некое скрытое магическое воздействие, эти выращиваемые с тщанием и заботой капризные и очаровательные дети хорошо перепревшего навоза и оранжерейной духоты! Жорик знал, видел, какое неотразимое впечатление производит на женщину, даже чопорную, высокомерную, не склонную ни к каким сантиментам, умело подобранный букет, с соответствующими, почтительно-подобострастными комментариями преподнесенный. Какая довольная, прямо-таки лучезарная улыбка освещает тогда ее лицо. Знал и в затруднительных случаях не забывал обратиться к неоценимой помощи цветов.

Вооружившись великолепным букетом роз — на строгий взгляд, велик и чересчур шикарен, зато так выигрышны показались ему эти розы, алые, пышные, их сладостно-пьянящий аромат («…их сладкий аромат тревожит мне сознанье…» Именно то самое и требуется. Имелось и еще некоторое обстоятельство: первый его букет, переданный ей за кулисы, был составлен именно из алых роз), ну и сразу чтобы ясно: ничего не пожалеет, лишь бы сделать приятное, — неся их обеими руками (упаковывать, решил, ни к чему, зачем прятать, любуйтесь на здоровье, только велел перевязать слегка), Жорик поспешил в аэропорт к прибытию самолета из Минеральных Вод. Понятия не имел, самолетом или поездом отправятся, и все-таки решил встречать самолет. Даже не потому, что жарко поездом и времени больше, но как-то современнее, что ли, самолетом. На эту-то современность уповал и не ошибся.

Вава прекрасно разыграла удивление при виде Жорика, объявившегося возле самолета, едва подкатили лестницу и разрешили выход. Удивление ее отчасти было подлинным: Жорик и сам до конца не был уверен, что пасьянс сложится. Тут еще самолет остановился «страшно далеко» от аэровокзала, но это даже и не «бином Ньютона», как выразился в свое время небезызвестный профессор черной магии: Жорик, покуда терся возле справочного, услышал, что персиками срочно будут самолет загружать, в остальном вопрос свелся к плитке шоколада и его расторопности. Регина сперва не обратила внимания на Жорика; потом… Во всяком случае, мило улыбалась, глядя, как он не слишком ловко принялся делить роскошный букет, сообразив только тут, что два букета следовало покупать, ведь двое их, двое! И вдруг насторожилась: как там ее драгоценный, все ли благополучно и не послан ли Жора по какой-либо экстренной надобности? Жорик, продолжая внутренне ликовать (не очень он поверил в ее озабоченность, вовсе не заметна тревога в ее чудесном, ласкающем слух контральто), поспешил заверить, что у них в горах — блеск, все как нельзя лучше, а Сергей — чего ему! — здоров, бодр и весел, вечерами на топталке такие фигурки в джайфе выдает, сразу чувствуется — школа! И перескочил, дабы предупредить расспросы, как он здесь очутился, на симпозиум, что скучища адская, наверняка полезнее для него и для науки, если денек-другой покупается в Черном море. А где ж лучше купанье, как не в Гагре! И с простодушным видом признался, что Вава в Москве по секрету сообщила про Гагру.

Объяснение, судя по иронической гримаске на лице Регины, удалось не слишком, но лучшего и не требовалось.

Ну а если глубже, усмешка более относилась к самой Регине. Над собой, своим испугом и болью, которая полоснула по сердцу, иронизировала Регина, идя вслед за Вавой, непринужденно болтавшей с Жориком.

«Встретил. Приехал специально. Конечно, трудно им одним. Чемоданы, носильщики, такси… Сережа и не подумал. А мог бы, если захотел. Мог на последнюю неделю отпуска приехать сюда, а там уже в Москву. Снял бы комнату где-нибудь при санатории. Не хочет себя утруждать, — с внезапной неприязнью думала Регина. — Развлекается. Вечерами на топталке… Бодр, весел, здоров. Еще бы, едва не по полгода проводит в экспедиции, в лесах, никаких волнений. Поступает, как ему хочется, как ему удобно! Даже не пожелал позаботиться о моем отдыхе. Тяжелейший год был у меня, два ввода в уже сложившиеся спектакли, легко ли! Вава чужой человек и всей душой старается помочь. Еще гастроли отменили, может быть, и к лучшему, не знаю, как бы я выдержала. А он?.. Не выносит, видите ли, курорты, курортное «ничегонеделанье», знакомства. Придумал, чтобы я ехала в горы! Холодный, бездушный себялюбец».