Михаил Миляков - Лавина

— Какой ужас! Не знаешь ни о чем и погибнешь. Никогда не буду больше летать! — со смехом запричитала Вава.

По счастию, на этот раз ни у каких самолетов шасси не отказывало и багаж они получили скоро, так что Жорик, разлетевшийся еще веселую историю рассказать, принужден заняться делом.

— Ах, не сообразили, надо было очередь на такси занять…

Одно из несомненных Вавиных достоинств — смех. Мелкий, рассыпчатый, едва ли не по любому поводу. Легче жить на свете, обладая столь замечательным свойством. А Регина совсем было приуныла от перспективы маяться час или сколько в ожидании, когда подойдет очередь и какой-нибудь нахальный таксист соблаговолит их взять.

Для Жорика любые житейские неурядицы ничто. Не прошло и нескольких минут, подкатил на ярко-красном новеньком «Жигуле», увешанном дополнительными фарами, зеркальцами, две антенны для пущей важности, вентилятор у заднего стекла, встроенный магнитофон, как выяснилось позднее, и прочее и прочее. А уж водитель! Тотчас выскочил из машины, разулыбался как давний знакомец, дверцы настежь, чемоданы в багажник и, пока Жорик галантно помогал усесться дамам, уже за баранку и с места в карьер, что значит темперамент! Ошеломленному Жорику пришлось некоторым образом вбрасываться на ходу. И всю дорогу гнал за милую душу, под музыку и разговоры, явно превышая нормы скорости, благо встречные предупреждающе помигивали фарами, если впереди оказывался страж порядка. Но это потом, а когда только отъехали и Жорик с легким недоумением устраивался на своем сиденье впереди, а Регина начала было объяснять, куда, в какой санаторий, выяснилось, что черноусый лихач, по многим параметрам весьма смахивающий на Жорика, не говоря про техасы и рубашку, разве только с физиономиями «Бони М», полностью информирован.

Опять Регина почувствовала себя несколько озадаченной, но тотчас и отмахнулась. Она приехала отдыхать и набираться сил к предстоящему сезону, а не ломать голову над чепухой. После, если не забудет, выяснит у Вавы, что та еще наболтала, теперь же… Теперь было совсем неплохо мчаться по гладкому, слегка извивающемуся шоссе, среди магнолий, кипарисов, современных широко застекленных домов и слушать легкомысленную болтовню.

— Ты у нас умничка! — смеялась Вава, поглядывая на Регину и пускаясь расхваливать их провожатого. — Что бы мы без тебя делали? А розы! Обожаю цветы. Мой муж всякий раз, как у меня спектакль, непременно дарил цветы. Как-то зимой в январе, слякоть, мокрый снег, все чихают, наша прима изволила слечь, а у нас шефский концерт на ЗИЛе. Ты выступала там, нет? Вполне приличненькая сцена. Уборных маловато, да нам не привыкать. Короче, танцевать некому: та занята, другие капризничают. Предложили мне… Ой, вспомнила: стою я в канцелярии, не в тот раз, еще раньше, давно, но неважно, а Игорь… ну, не в голосе он, хрипит, сипит, а вечером «Сусанин». Завоперой и говорит, сами звоните отцу — он тогда еще жив был, его отец, — а я не могу, полторы нормы ваш отец отпел, не могу просить. Игорь набрал номер, погундосил, послушал, вешает трубку. Завоперой: что он вам сказал? Ей ведь тоже забота замену найти. А Игорь: «Отец сказал, что ему семьдесят лет, но он петь будет, а я — сволочь».

Посмеялись. Вава:

— Так о чем я? Ах, да. Я чувствовала себя в ударе, чистенько, одно в одно прокрутила фуэте, ну, не все тридцать два, но Юрик дирижировал, такой умничка, поймал и остановил оркестр будто так и надо! С ним танцевать было — наслаждение. Жаль, ты его не застала. А до этого у меня были очень выигрышные позировки в адажио, скольжение, вариации и блестящее антраша. Я их знала… как молитву!.. Муж был в зале. После концерта, что такое, не встречает? Я было начала беспокоиться. Вдруг подкатывает такси, и с шофером выносят корзину белой сирени. Представляете, в январе! Тут наши появляются… Я взяла несколько веток и раздарила. Ох, и завидовали мне. Безумно! И конечно, всяческие пошлости. Такие злыдни. Как он меня любил, как любил! Он меня просто обожал. А уж заботился… Теперь таких мужчин не встретишь, совершенно убеждена. Случаются исключения, вроде нашего Жоры. Но исключения лишь подчеркивают правило, так я считаю. И ведь намного старше меня, а сколько пыла! Я уж не говорю, что никогда, ни единого раза — а я сколько с ним прожила? — почти одиннадцать лет, — чтобы сцену устроил или там недовольство, приревновал? Да боже упаси! Как можно. А бывало, что делать, и возвращалась, поздно, и поклонники, подарки, то есть какие-нибудь симпатичные пустяки, конечно, но их же не спрячешь… И чтобы упреки?.. Таких мужчин больше нет. Таких воспитанных, берегущих достоинство женщины, благоговеющих перед нею. Ни разу ни единого невежливого слова! Ваванька, солнышко, Ваванька, синичка — он меня синичкой называл, — Ваванька устала, дай я помассирую моей девочке ножки. После спектакля иногда ванночку ножную принимала — сейчас принесет таз с горячей водой, я сяду у телевизора, сам снимет туфли, чулки… Забота — самое-самое основное, чтобы женщина чувствовала себя счастливой. Нынешние, да хоть Женьку моего взять… Гоняет где-то… И ничего у него не поймешь. С подругами пытается любовь крутить. Только ведь мне все рассказывают. Смех один.

Жорик порывался вставить словцо, но как? А очень бы хотелось Жорику кое-что о себе. Понимал, что прямо, в лоб не годится, к слову бы, а еще лучше попутно, в связи с восхождением. Начать, да хотя б, что Воронов возлагает большие надежды на запланированный траверс, особенно же на стену. Маршрутик на все сто. Гвоздь сезона? А стеночку — ему, Жоре Бардошину, грызть. Без него Воронов как без рук. Прошу прощения, но что так, то так: выдающийся скалолаз, великолепная акробатическая подготовка и никакого мандража. Дали бы ему на Эвересте себя показать!.. Уж он, будьте уверены, рюкзачок не потерял бы. Не то что Эдик. Опрокинулся, «голова тяжеле ног» не упражнял соответствующую мускулатуру.

Однако высказать эти сведения и соображения Жоре никак не удавалось. Помог заскучавший «шеф», который врубил на полную мощность свой магнитофон, динамики, казалось, понапиханы были повсюду: сзади, с боков, сверху и снизу ударил хриплый, форсированный басок Высоцкого. Регина… недовольная гримаска появилась на ее губах — для Жорика это приказ. Володю приглушили до терпимых децибел, а там вовсе убрали. Жорик и распустил хвост.

…Жорик с жаром доказывал, что без него восхождение не состоится: должен, обязан, мужское альпинистское товарищество призывает его обратно. Перегнувшись назад, он улыбался широкой, простецкой улыбкой: никаких тайных помыслов, тем более подначек, никакой фальши, весь как есть тут, — хотите ешьте его, хотите милуйте (не то что они, балетные, пот ручьями, ноги, руки дрожь бьет, а на личике неземная легкость, неомраченность, чистота). Вырвался на считанные дни — биохимики со всего Союза съехались! И плюнул, решил их встретить, помочь и, если по-честному, с превеликой радостью остался бы на недельку вместе отдохнуть, в море покупаться, а нельзя. Совесть уже точит: обещал тотчас обратно. Раз обещал — умри, но исполни. Только тщетно он ловил признаки внимания на лице Регины. Красавицу явно сморил сон.