Михаил Миляков - Лавина

Зато Вава была информирована в необходимой степени и, по Жориным представлениям, должна стараться. Она и старалась.

Она старалась еще в Кисловодске, куда отправилась вскоре после Регины попринимать ванны, привести в порядок сердечко — начинало напоминать о прожитых годах, разочарованиях и тщетных попытках наладить новую жизнь, — старалась тонко, со смехом и совершенно между прочим не то что очернить, но показать бесперспективность, дурной нрав и ярко выраженный мужской эгоизм Регининого мужа. Ластилась к ней, восхищалась ею и сочувствовала, и жалела.

Как несправедлива жизнь! Вот они, две милые элегантные женщины, которые так много могут дать счастья понимающему мужчине, одна еще совсем нерасцветшая, талантливая, прекрасная, как утренняя заря, как юная Психея, другая тоже, но несколько постарше, и как же им обеим не повезло в любви, в устройстве личной жизни! Куда смотрят мужчины, настоящие, умные, само собой достигшие степеней известных? Наконец, где они сами? Регине становилось неловко, но — и Вава это отлично понимала — кое-что западало в душу; трещинки, которых всегда хватает, заполнялись веществом, если и не взрывоопасным, то отнюдь не способствующим их скорейшему зарастанию. Так что Вава честно отрабатывала путевку, не говоря уже, что сама получала истинное удовольствие, развенчивая и без того основательно потускневший образ этакого рыцаря без страха и упрека, борющегося за сохранение то ли елок каких-то в местах весьма отдаленных, то ли коры на бревнах, а может быть, и наоборот, она не совсем ясно представляла.

Старалась Вава, надо полагать, и все те долгие для Жорика часы, пока они устраивались, а он слонялся по парку, плавал и загорал, сидел в кафешке, заходил в магазины, потом не утерпел и перелез в укромном местечке через ограду, сплошняком окружавшую санаторий, и, прячась между деревьями и кустарниками, глазел на фланирующую взад и вперед санаторную публику; осмелев, сам пустился этаким прогуливающимся аллюром, запоминая, что, где, мало ли, да просто на всякий случай, и ждал, ждал вечера, шести часов, на которые Вава назначила ему свидание у пропускной будки санатория. Вава — молоток! Вава — парень хоть куда! Он и Вава отныне друзья навеки: с ума сойти — явилась под руку с Региной, и все вместе, не спеша, гуляючи, отправились к морю.

Как дивно хороша была Регина, как шло к ней простенькое полосатое платьице, открывавшее хрупкие плечи и высокую стройную шею, как любовно обвивали ремешки ее котурнов тонкие у щиколоток, сильные ноги.

Жора был счастлив. Счастлив глубоко и радостно. Счастлив настолько, что старался уже не смотреть на нее после того первого мгновения, когда жадно, взахлеб, всей кожей, кажется, не только глазами, увидел, ощутил, вобрал ее в себя, и сердце мощными ударами погнало кровь, сладостно туманя сознание. Никогда прежде не представлял он этого состояния невесомости, что ли, отрешенности от прочей жизни, сосредоточенности на одном-единственном, не знал и что время может столь растягиваться, когда ждешь и секундная стрелка на его швейцарских часиках будто сонная, едва-едва ковыляет, то вдруг уплотнится, летит!

Жора был счастлив тем, нечасто являющимся счастьем, которое испытываешь уже оттого, что идешь рядом с любимым человеком, находишься, так сказать, в зоне его излучения, если использовать современную терминологию. Кто знает, может, штука как раз в этом излучении, особенном, ей или ему присущем, неповторимом и столь желанном, что сплошная эйфория, блаженство, молочные реки и кисельные берега! Жорик, желая несколько сбить свой восторг, обращался к вульгарной биохимии, в которой чувствовал себя большим докой. Что если и впрямь какие-нибудь комплексоны криком кричат, требуя четко определенной и никакой иной добавки до полной их, комплексонной комплектации, и ты в их власти? Нельзя же все сводить лишь к высоким материям.

Жорика прямо-таки распирало от сознания своей исключительности и везения. Да при чем тут везение? Он хотел, он добивался, он почти добился. Точно англичане говорят: кто хочет поймать рыбу, должен думать о рыбе! Его уничтожали взглядом, презрительным пожатием плеч или той гримаской, которой сегодня был введен с пьедестала его кумир, а он — мечтал пламенно и неотступно множество дней и бестолковых ночей. Заискивал перед мужем, сумел почти сдружиться с ним; братца, чопорного и занудливого, заставил считаться с собой! Э-э, на что он только не пускался, как не елозил, лишь бы добиться пусть малого сперва, вовсе незначительного в глазах кого другого, для него же — идти рядом, слышать шорох ее платья, скрип камушков под ее удивительными ногами, дышать воздухом, который коснулся ее тела… Виват его настойчивости и изворотливости и неумению отступать. Теперь он хочет обладать ею, и он добьется. И если для этого потребуется жениться на ней, почему бы и нет? Все когда-нибудь совершают сей тривиальный шаг. Иные только этим и занимаются. По крайней мере, он ее жаждет, как никогда и никого, каждая его клеточка, всякий нерв трепещут при мысли о ней. Конечно, что за жена из балерины? Зато женщина, каких поискать. Да и искать бесполезно, нету. Изящество, грация — эти понятия наполнились колоссальным разящим значением. Черт побери, великолепно он понимает людей, стрелявшихся из-за женщины, шедших на преступление, на предательство и, конечно, тех, что в порошок стирали соперника. Только какой соперник Невраев?

Рохля! Ни за что по-настоящему не борется, даже и не пытается всерьез противопоставить свою волю чужой. Да пошел он, думать еще о нем.

— Ой, «молния» поехала! — Вава подхватила купальник на груди и пытается нащупать сзади замок «молнии». — Региш, помоги.

Жорик подскочил и, то ли нарочно, то ли и впрямь настолько перекрутилось в голове, дергает замок «молнии» книзу, так что купальник едва совсем не соскакивает с Вавы. Следуют мелодичные взвизги, возгласы наигранного возмущения. Жорик, что же делать, исправляет свою ошибку.

— Ты смотри у меня! — грозит ему Вава своим миниатюрным кулачком. — Ты смотри!

— Я стараюсь, — оправдывается Жорик, нимало не робея.

Легко с Вавой, золотой характер. Разговор вьется вокруг театра, точнее, отношений и всяческих событий. Тема неисчерпаемая. Конечно, надо знать среду и легендарные личности балета. Скажем, Жорик не сумел должным образом насладиться мило рассказанным Вавой анекдотцем, как однажды, уже давно, по внутреннему радио… В некоторых спектаклях полагается актеру выезжать на лошади. Привозят этакого сонного, равнодушного ко всему на свете циркового одра, сажают «действующее лицо» и с великими предосторожностями выводят на сцену. И вот перед началом, когда все в своих уборных мажутся, красятся, напряжены, на нервах, по радио раздается: «Сергей Гаврилович (следует фамилия), спуститесь вниз, попробуйте лошадь!» Театр грохнул! Как потолки не обвалились от хохота. Регина тоже, куда девались ее высокомерие и недоступность, ее тон! Жорик не ожидал, что Регина способна столь безудержно смеяться.