Михаил Миляков - Лавина

А Вава, обращаясь к Жорику и словно продолжая спор, поет:

— «Нет, не он, нет, ангел мой, то жаворонка голос, предвестник утра, перед зарей поет!..»

В самый раз ей, решил Жорик, потому как уж будьте уверены, тут его не проведешь: Ромео, из дуэта, по радио часто передавали одно время. А то «Кипа́, кипа́…», пыжилась под старуху Графиню, прямо душа вон. Но тут вступает Регина:

— «О, милый мой, ты песни соловьиной так испугался, — с вкрадчивой нежностью укоряет она, причем — Жорику начинает чудиться, — обращаясь к нему. И оттого совсем тихо, едва ли не шепотом: — Он каждый день на дереве гранатном у нас в саду свои заводит песни. Это он, это он».

— «Взгляни, как на востоке озарены рассветом облака и в небе гаснут робкие светила, веселый день уже златит вершины, проснулось все, пора! Одно мгновенье мне будет стоить жизни», — выводит Ромео — Вава. Но Жорик ждет Джульетту.

И она отвечает, полная любви и невинного лукавства:

— «О, не бойся, тот свет — не свет дневной, он отражен каким-то метеором. Постой, постой, молю! Еще не близок час».

У Жорика перехватило дыхание, сердце его трепещет и сжимается.

Что-то твердит Вава. И снова сводящий с ума голос Регины:

— «О, ночь блаженства, скрой ты нас! О, ночь блаженства!»

Жорик не поет, но шепчет вслед за Вавой: «С восторгом встречу смертный час. Нет! То не свет дневной, то ночь… О, миг блаженный, остановись, о, ты, ночь любви, скрой и приюти под сень твою».

Импровизированный дуэт негромко вел дальше свой чарующий спор, в котором любовь и нежность молят, пытаясь уберечь, и не могут смириться с разлукой.

Когда Вава в ответ на растерянный и счастливый взгляд Жорика показывает язык, его это ничуть не смущает. Не смущают и начавшиеся профессиональные разговоры.

Регина, выдавая тайную мечту, со вздохом призналась, что все бы отдала, и здоровье и счастье, только б станцевать Джульетту. Дальше и вовсе: пируэты и па-де-де, глиссады и антраша сменяют друг друга, ничего не говоря не искушенному во всей этой премудрости Жорику. Он не в претензии. Он переживает свое открытие, находит массу причин ее сдержанности… фантазия его летит, без руля и без ветрил.

Так они лежат под нежарким вечерним солнцем, предаваясь, если взглянуть со стороны, вполне невинному времяпрепровождению. Накатывают, лижут берег мелкие волны. Девчоночий смех, обрывки разговоров и хруст гальки под ногами. Теплый, благоухающий морем ветерок. Хорошо.

Вава не прочь вернуться к жанру исповедальных размышлений. Во всяком случае, вводные предложения таковы. Жорика охватывает нетерпение. Хорошенького понемножку. Сколько он может здесь еще прокантоваться, от силы день, два, и то трам-тарарам обеспечен. Надо действовать. Расшевелить каким-то образом Регину. Но как? Разные цеплялочки, прибаутки — никакого внимания. Подобрал несколько камушков полегче и подбрасывает. Один шлепается на полотенце рядом с Вавой. Следующий точнехонько на плечо Регины. Еще один — на спину.

— Ваванька, — говорит она нежным, воркующим голосом, — уйми своего приставучего соседа. Он мне надоел.

Жорик радостно хохочет, Регина поднимается, берет свое полотенце, собираясь уйти, Жорик делает прыжок, добро бы из положения стоя, нет, как был, с земли, с энергией и ловкостью, которой позавидовал бы взаправдашний барс, и вытянутой рукой хватает ее за щиколотку, Регина как подкошенная падает. И новое чудо: непостижимым образом Жорик успевает извернуться так, что Регина на его руках, — мягко, сильно обнимает ее и с осторожною нежностью ставит на ноги.

Что с таким делать? Как на него сердиться, когда на любую резкость отвечает обескураживающим добродушием и, не обращая внимания, что его отвергают, продолжает свои ухаживания?

— Дамы устали, дамы не будут ужинать ни в санатории, ни в ресторане, — объясняет Регина потускневшему Жорику, когда спустя час, или сколько там, еще с пляжа-то никто не ушел, плеск и гам по-прежнему, они чинно, все вместе направляются к санаторию. Жорик, ухватив пляжные сумки, что, конечно, не слишком, как бы это выразиться, ему к лицу и не в его правилах, зато надежнее, нечто вроде залога в руках, Жорик и так и этак пытается уговорить, упросить, умолить провести вместе еще хоть четверть часика, на скамейке в парке посидеть, благо погода, воздух, закат! В Кисловодске дожди лили чуть не две недели кряду, и здесь, оказывается, не лучше, всего несколько деньков, как установилась. В горах тоже дожди и дождички. «Наверху снегу выпало! — восхищается Жорик. — С утра развиднеет — горы фатой белейшей запеленуты. К полудню начнут разоблачаться. Тоже зрелище распрекрасное: лавины, я имею в виду».

— Меня с недельку назад едва не ухватила… — хвастается он. — Участников водил на зачетное восхождение, склон плевый, градусов сорок всего, все ж таки решил сперва сам. Только к осыпи скальной вышел, а за спиной — ух! — склон поехал. Красотища!

Жорику является мысль, что горы для Регины — это и Сергей тоже. Куда лучше о погоде. Благодатная тема — фокусы с погодой. Немалые возможности для разнообразных, в том числе апокалипсического толка, рассуждений. На женщин это действует. И Жорик заспешил про озонный слой, издырявленный ракетами, про рукотворные моря и изменившийся режим рек. А там экскурсы в обозримое будущее. Ядерная опасность… Писано, говорено, никто всерьез не воспринимает. А он по побочным, сопутствующим, так сказать, явлениям ударил. Разошелся, только держись. Лишь по тому, как свободно ориентировалась Регина в устрашающих его сообщениях, догадался, что опять льет воду на чужую мельницу.

Однако, настойчивость или, как угодно было выразиться Регине, упрямство — добродетель. «Ура!» его упрямству! Не сразу, после немалых препирательств, клятвенных, никак не менее, обещаний не задерживать долго и в самом деле рассказать некие, имеющие к ней прямое отношение конфиденциальные новости (которые надо еще изобрести), Жорик остается с Региной в приятном уединении (Вава под благовидным предлогом удалилась) в цветнике, точнее в розарии, не слишком далеко, но и не так чтобы близко от корпуса, где вновь прибывшим отвели комнату.

Что сказать о первых минутах сего долгожданного тет-а-тет? Жорик было потерял свой счастливый дар нравиться, возбуждать любопытство, быть занимательным и галантным, оставаясь внешне почтительно-равнодушным, Жорик кипел, Жорик ликовал, предвкушая… Кто его знает, что он предвкушал, но только Регина окончательно и бесповоротно собралась распроститься и уйти, и… Жорик овладел собою. Язык, мимика и сами мысли подчинились выработанным правилам, он преобразился.

Не будем и пытаться передать нюансы тонко меняющегося стиля и направления их разговора. Так много потребовалось бы авторских усилий, что вряд ли хватило на все последующее. Заметим лишь, что Жорик мастерски, с глубочайшим пониманием женской психологии обрисовал трудности свои в горах, когда ежедневно, хуже — по нескольку раз на дню приходилось сталкиваться с Сергеем Невраевым. Как непросто подавлять бунт негодования, и, что же делать, зависти! Да, он завидует мучительно, не может не завидовать — Регина должна понять его. Искренне и чистосердечно искал он, в то же время страшась и негодуя, пытался найти привлекательные черты в муже Регины. Жаждал их, чтобы понять и смириться… Большего он не может, не хочет, не смеет высказать, восклицал Жорик, тонко схватывая настроение Регины и вполне ощущая границу, дальше которой опасно.