Михаил Миляков - Лавина

Жорик пытается в том же ключе повеселить дорогих дам. Ан нет, небольшой переборчик вышел, смеется в одиночестве, ну еще Вава из снисхождения.

Ничего, не бывает так уж совсем без промахов, успокаивает себя Жорик. Развитие, как известно, происходит по спирали. И тут не без удовольствия отмечает, что их трио вызвало общий интерес. Но более всего Регина. Бородатые красавцы в японских фиговых листочках прохаживаются вдоль кромки волн, бросая на Регину подчеркнуто безразличные взгляды. Некий ферт атлетического сложения, забыв о своей растекшейся на солнцепеке подружке, становится в позы, раздувает грудную клетку, поигрывает бицепсами. Еще один, как видно, крупный специалист по бросанию камней, «печет блины», ловко пуская по верхушкам волн плоский галечник. И конечно, разговоры, обрывки разговоров: внимательный слух Жорика схватывает интонации и околичности, и опять в центре внимания — Регина. Какая-то тайная магия исходит от нее, лишний раз убеждается он. Ну, хороша, слов нет, да мало ли хорошеньких. Пройтись по пляжу, поглядеть — пальцев не хватит: и не просто хорошеньких, а с «фигурками».

— Какая-то неинтеллигентная мускулатура у вас, — говорит Регина, окидывая его оценивающим взглядом. — Что вы умеете? Только по горам лазить? Поддержек балетных не знаете. Умели бы… — Она заканчивает неожиданно: — Сейчас бы носили меня на руках. — И разливается своим внезапно вспыхивающим безудержным смехом.

Жорик с фальшивой бойкостью протягивает руки:

— К вашим услугам.

— Уметь надо. Носить на руках. Желать не значит мочь.

— Давайте попробуем. Вдруг у меня талант?

— Это вы утверждаете или другие? — насмешничает Регина.

— Один приятель в лифте в университете на Ленинских горах ехал на самый верх, девушка с ним, такая дуся, вздернутый носик, глазки. Смотрел, смотрел на нее и говорит: «Девушка, вы когда-нибудь в лифте целовались? Давайте попробуем?»

— И что же?

— Получилось.

— Вы не про себя ли случаем?

Они пикируются еще некоторое время, а там Регина снисходит, показывает ему некоторые простейшие поддержки. Вава принимает горячее участие в обучении. Жорик на седьмом небе и валяет дурака. Сколько ни объясняют ему, делает не так, демонстрируя свою неловкость, старается покрепче обхватить Регину, прижать ее к себе. Регина сердится. Жорик, винясь, склоняется в шутливом поклоне. Когда же Регина, недовольная его фиглярством, отступает, Жорик, сменив мину на самую серьезную, акцентированно серьезную, что тоже может быть воспринято как игра, а может и нет, и в том и штука, опускается на колени и целует серые, чуть влажные от ее ступней голыши.

И следом («Фу, как с цепи сорвался!» — восклицает в нечаянной женской зависти Вава) — феерический каскад дивно удающихся ему акробатических упражнений. Колесо, причем с места, без разбега, затем сальто переднее, еще одно, только чуть коснувшись руками земли, следом пируэт, высокий и эффектный, и, точно придя на полусогнутые ноги, замер с вытянутыми руками. И ведь на песке, на мелкой, не слишком плотной гальке!

Аплодисменты раздаются ему в награду. Увы, совсем посторонних зрительниц. Реакция мужчин однозначна: циркач какой-нибудь, и выставляется. А Регина — вместо удивленных восторгов или хотя бы одобрения, на которые Жорик сильно рассчитывал, как никак в современном балете акробатике находится место, — Регина явно раздосадована, чуть ли не оскорблена.

— Вы, оказывается, еще и обманщик, — без признаков улыбки выговаривает она ему. — Хитрый лис. Я давно подозревала у вас склонность к интригам и притворству.

Жорик изображает полную растерянность. И понятия не имел, что получится. В детстве, в школьные годы, на турнике подтягивался пять раз кряду, стойку выучили делать. Но сейчас? Сам удивлен. Не иначе — вдохновение. Или, что то же самое, — по внушению свыше. Разве Регине не известно, что мы лишь театр теней, кто-то не из нашего мира смотрит на нас, дергает за ниточки и… потешается.

— И что наша планета объявлена космическим заповедником, вы тоже не знаете? — удивляется он. — Сколько ни пытаемся выйти на связь с внеземными цивилизациями, по нулям. В то же время множество сообщений поступает о сверхъестественных вмешательствах в дела и судьбы мира сего.

Регина отмахивается, но момент для ссоры упущен, а она очень бы не прочь как следует его осадить: плут явный, ловчила, лисовин, ишь разошелся! Делать нечего, садится на расстеленное полотенце рядом с Вавой, которая оторопело взирает на Жору. Похоже, ей все еще невдомек, что Жорик заговаривает зубы. Он скромненько устраивается на гальке по другую сторону Вавы.

— А дальше-то что? — не выдерживает Вава. — Куда, какие сообщения? Я кое о чем слышала.

Жорик прикладывает палец к губам:

— Тихо! Строжайше засекречено.

— Да ну тебя!

Рассказывает сама парочку животрепещущих историй. Жорик тоже. Еще похлеще. Объясняя, что слышал от весьма уважаемого, престарелого уже летчика-испытателя. Буквально по полслова вытягивал, и свидетели тому происшествию есть, и некие деятели, как сказано было, «из Академии наук», приезжали, выспрашивали.

— «Что-то страшно жить на свете!» — смеется Регина, прикрывая от солнца нос какой-то изящной штуковиной, наверняка иностранного происхождения, изобретенной специально. — Отсюда и всяческие были-небылицы, — заканчивает она умиротворенно.

— А я верю, — говорит Вава. — Я верю, верю! И очень надеюсь, если совсем станет плохо, нас спасут. Сделают что-нибудь!

Жорик снисходительно улыбается. Вава горячо, взволнованно, позабыв об опасности солнечных лучей для ее лица, продолжает:

— Мне иногда становится так страшно, так страшно, что война — это возмездие. За все наши проступки, за обманы, лицемерие, за то, что мы злые, злые, чуть что — только бы гадость, в свою очередь, устроить. Мы, как бы поточнее выразиться, неправильно живем. А иногда я совершенно уверена, что никакой войны не будет, и мне становится еще страшнее. Только по-другому… — стихает она.

— Вот те раз! — веселится Жорик. Уж очень озадачивают ее непоследовательность и остановки. Взяла и остановилась. Словно налетала второпях на что-то, в самом деле испугавшее ее. — Хорошо, что не будет, — примирительно говорит он. — Радоваться надо. Чего тут пугаться?

Вава не сразу, но отзывается на его слава:

— Если не будет, — значит — даже страшно вслух произносить, — значит, есть бог. И его святая воля. И это самое-самое верное доказательство, — выпаливает она и впрямь с испугом.

— Ну вот еще… — Жорик не успевает закончить.

— А ты замолчи! — набрасывается на него Вава. — Разве ты способен что-нибудь чувствовать, кроме, кроме… Ладно, замнем для ясности.

Спорить с женщиной опасное занятие, считает Жорик, хуже раздразнишь. И правильно считает, Ваву уже не остановить: