Михаил Миляков - Лавина

— Дай еще!

Сергей разжал пальцы, веревка заструилась. Паша скрылся за стеной. Веревка раскачивалась. И вытягивалась. Скалы несложные, Паша шел быстро. Потом веревка остановилась. Сергей выбрал излишек. Стоя на охранении, ждал своей очереди идти. Нога упирается в выступ каменный, другая слегка согнута; веревка перекинута через левое плечо, огибает правую руку, поднятую в сторону возможного рывка…

— Иди, охраняю! — донесся голос Кокарекина.

Скалы хорошие, обтаяли основательно, что значит, на юго-восток смотрят, с удобными захватами, частыми трещинами. Полки встречаются, расщелины. Солнце печет. Набегающие снизу, с ледника, волны холодного воздуха приятно освежают разгоряченное лицо, грудь сквозь распахнутый ворот штормовки.

Когда еще до бурана взбирались на гребень, Паша Кокарекин нет-нет, бывало, и зацепит Бардошина: «Мех подстриг бы на грудях, чего париться!» Нынче отворачивается, молчит, будто вовсе не замечает его. Воронов тоже выдержан, внимателен, терпелив. Словно и не было утренней сцены и перед тем нескончаемых суток борьбы с собой и с каждым из них.

— Дай веревку! Веревку еще!..

Не сразу и сообразил, к кому относится и о чем. Вдруг понял: веревка, что связывает с Пашей Кокарекиным, соскочила с плеча, пальцы теребят ее, перебирают… дальше, то есть метрах в двух выше над головой, веревка и вовсе заклинилась в узкой расщелине. Случись в эти мгновения Паше сорваться — не миновать несчастья. Сергей пустил сильную волну по веревке и высвободил из узкости, выдал сколько нужно, забросил себе на плечо, обернул через руку, огляделся. Связка Воронова уже много выше, не видно их. «Ходко идут», — подумал механически.

Опять веревка натянулась, Сергей отпустил, прикинул, сколько осталось. «Надо бы мне первому идти, — всколыхнулись привычные опасения. Сергей не слишком доверял другим, хотел все делать сам. — Крикнуть, чтобы остановился? — Удерживала боязнь обидеть Пашу. — Пускай еще пару веревок пройдет первым. Скалы несложные. Дальше?.. — Он прислушался. Доносились удары и звук забиваемого в трещину крюка. Неровный сперва, дребезжащий; затем тонкий и певучий. — Труднее дальше. Дальше я пойду».

Вокруг свет и воздух, океан воздуха. Простор, какого не сыщешь ни в степи, ни на море: во все стороны и вниз — в глубину. Горы широко и привольно высятся тут и там, волнами уходят в безбрежную даль. С каждым часом открываются новые. То вырастая из-за ближней вершины, то выдвигаясь сбоку. Одних приветствуешь как старых знакомцев. Другие впервые видишь воочию, дивишься неожиданным формам, узнаешь запомнившиеся по фотографиям черты. Небо… Не бывает оно таким, когда находишься внизу. Небо не только как-то по-новому красиво и лучезарно, оно поднимает, оно наполняет сто раз изведанным и всегда новым чувством…

Где-то тенькает капель.

Синие тени…

Незадолго перед ее отпуском, впрочем, тогда еще не было известно про отпуск, к гастролям готовилась, да неважно, важно то, что все у них как будто бы наладилось. Стоило заставить себя быть сдержаннее, не реагировать чересчур на разные ее фокусы, шпильки и постоянные опоздания, безразличие к хозяйственным заботам, о которых мама напоминает — согласен, согласен — в самое неурочное время, их постоянные с матерью столкновения да по любому пустячному поводу (что правда, то правда, все силы и нервные тоже сполна — театру), стоило не переживать так уж слишком и не воображать разные разности, — и воцарился мир, даже, пожалуй, давно не испытанная и оттого еще глубже захватывающая гармония.

В тот вечер с особенно радостным нетерпением ждал он ее. Страсть хотелось похвастаться. Не все же ей ронять ненароком, как нечто само собой разумеющееся про свои успехи, pas de trois в таком-то балете и grand pas de deux в таком-то и что позволили разучивать новую партию. Так вот, и на его улице праздник. Включили в сборник докладов его выступление, связанное с водным режимом Онеги, а если по сути, так резко противостоящее вдруг возникшей идее переброски вод Онеги на юг. Удовлетворение огромное.

Нарочно заехал в «Дары природы», и — о, счастье! — шампиньоны. Нажарил с луком, немного коньяку в соус — вкуснота! Мама — противница поздних ужинов (конечно, рекомендаций журнала «Здоровье»), так что все сам. Сыру натер, банку португальских сардин открыл и очень симпатично разукрасил тонко нарезанными кружочками лука. По дороге, в метро, прихватил букетик фиалок — скромны, конечно, тут его романтизм терпел фиаско, наталкиваясь на гордость.

Встречать к театру не поехал. Давно не ездил, хоть и хотелось, и трудно бывало с собой совладать. К тому же боялся разминуться. Придумывая шутливый нагоняй, ждал у накрытого стола. Хотелось есть. Часы пробили одиннадцать. Опаздывает, обещала к половине. Раскрыл книгу. Прислушиваясь к лифту, не останавливается ли на их площадке, пытался читать. Меньше и меньше понимая прочитанное. Часы пробили один раз — половина двенадцатого. Что за несчастное правило, сколько раз замечал: ждет если с нетерпением, ну там событие какое-нибудь, новость животрепещущая, скорее бы поделиться, да и просто соскучился очень, — непременно, обязательно опоздает. Как испытание устраивает его терпению и выдержке. Да, конечно, уверена: никуда не денется. Отчего не помучить, не заставить поволноваться — поклонники, льстивый, пустой треск, букеты… не чета его фиалкам. Мама что-то высказала. — буря оскорбленного достоинства в ответ. С тех пор мама ни звука, но воду в вазах не меняет, так что роскошные цветы в их доме не живут.

Ждал, невольно припоминая другие подобные вечера, и как, увидев ее, забывал и недовольство, и горечь, и обиду. Ждал, накаляясь негодованием, посылая на ее голову всевозможные кары… Но нет, во что бы то ни стало выдержать характер! Ни признака радости, когда придет. Бранить бесполезно, к тому же тотчас сама кинется обвинять, ну не опоздания, так другое что-нибудь. Нужно… дать, ей понять, что подобное отношение не-мыс-ли-мо! За полночь негромко щелкнул замок входной двери. (Как-то так случилось, что пропустил лифт.) Замер, чувствуя, что вопреки всем благим намерениям рад безмерно, а заготовленные в избытке колкие замечания или, что было бы куда значительнее, исполненное достоинства молчаливое неприятие подобного поведения — все отлетело, и он да просто, не в состоянии сидеть сложа руки, ну то есть с книгой в руках, изображая… бог знает, какую чушь и фальшь изображая. Сорвался с места, поспешил в прихожую.

Она стояла перед зеркалом и старательно подкрашивала губы…

Нагромождение каменных столбов и башен, пирамид и разорванных на куски поверженных стен — вот она, трудность номер один теперь, когда отказались штурмовать стену. Непонятно, что и как, и где удастся пройти, тем более едва ли не все кругом снегом укрыто. А если подтаял, там уже лед. Натечный лед на скалах — что угодно, но поменьше бы подобных сюрпризов. Одно утешение: дальше выход на гребень, честный, надежный… Пусть свои незадачи, и все-таки гребень.