Аркадий Минчковский - В наши дни

— Я документацию у них проверял. Сегодня окончил.

Мне захотелось узнать, чем завершились волнения начальника финотдела.

— Совсем закончили?

— Совсем. Акт подписали.

— Ну и как? — спросил я, уже не скрывая любопытства.

Моя заинтересованность, видимо, удивила Углевича. Он поднял на меня выцветшие глаза.

— Все сходится. Нарушений нет. Акт удовлетворительный. — Он немного помолчал и добавил: — Но могло быть и лучше.

«Ну, от тебя дождешься похвалы. Хорошо, если хоть все сошлось!» — подумал я, мысленно порадовавшись за начальника финотдела. Потом спросил:

— Теперь куда же вы, домой?

Он помотал головой:

— В Герасимовское, завтра. Здесь четыре района должен обследовать.

Я сказал, что завтра днем мне обещали машину, что я буду проезжать Герасимовское и буду рад подвезти его. Углевич заметно оживился. На его продолговатом лице мелькнуло подобие улыбки.

— Если бы утром пораньше. Вот бы хорошо, — проговорил он.

— Обещали. Думаю, часам к двенадцати выедем. Но вообще-то с этими машинами сами знаете…

— Да, — согласился он. — У меня месяц срока, а нужно покороче уложиться. Здесь удачно. Намечал шесть дней, а справился в четыре. Можно сказать, повезло.

— Какое же везение, если вы и день и вечер работали?

— Финансовое дело такое: цифра за цифру цепляется. Начал — нельзя упускать цепь, пока до конца не дойдешь.

— Вам же дают достаточный срок.

— Срок дают, это верно, а сделать быстрее — долг. Вот так.

Эти уж очень правильные рассуждения вызвали у меня какую-то досаду.

— Но все-таки, я думаю, и отдохнуть человеку вовремя тоже полезно, — сказал я.

Он ответил с какой-то поучительной интонацией:

— Отдыхать надо, когда делать нечего бывает.

Иван уже давно оторвался от книги и прислушивался к нашему, разговору, не решаясь, однако, вступить в него. Я хотел было еще кое о чем расспросить ревизора, но последние его слова отбили у меня всякую охоту к дальнейшей беседе. Я решил, что и так знаю о нем достаточно: службист, человек бумажного параграфа, аккуратист — и все. Углевич встал и вышел из комнаты. Как только за ним закрылась дверь, Иван покачал головой и рассмеялся:

— Ну и старый сухарь, видали? И зачем только живет на свете такой тип? Другим чтобы скучней было, что ли?

Я не ответил Ивану. Углевич вернулся с третьей кружкой и вновь зарядил ложечку чаем. Видно, он был отчаянный чаевник, а это являлось уже человеческой слабостью и в какой-то мере примиряло меня с ним. Напившись чаю, он аккуратно собрал все свои пакеты и баночки и снова сложил их в тумбочку. Потом вынул из портфеля пачку почтовой бумаги и, подойдя к столу, спросил:

— Вы, наверное, спать хотите? Свет вам помешает? Я хотел письмо написать. Такая уж привычка — через день пишу.

Я сказал, что свет мне не мешает и что спать я еще не собираюсь. Он кивнул головой и уселся за стол.

— Внучкам, — сказал он как-то виновато, словно извиняясь за то, что собирался написать письмо. — Две внучки. У нас живут обе. — И глухо добавил: — У дочери семейная жизнь не очень удачно сложилась…

Больше он не сказал ни слова, склонился над бумагой. В комнате стало тихо. Только неунимающийся ветер посвистывал за темным окном.

Через несколько минут я взглянул на Углевича. Он был неузнаваем. Мелкие морщинки на его лице словно разгладились. Губы застыли в мечтательной и доброй улыбке. Теперь он ничего не замечал вокруг. Его светлые глаза блестели, словно их покрыла влага. Казалось, он видит перед собой не почтовый лист бумаги, а что-то далекое, но близкое и дорогое только ему. Я осторожно прошелся по комнате и вдруг увидел: Углевич не писал — он рисовал на бумаге. В правом углу на листке был нарисован домик. Точь-в-точь такой, как тот, в котором мы остановились. Пониже бежала собака с задранным хвостом, а на краю листка дрались два петуха. Нарисовано все это было наивно, но, однако, похоже и снабжено какими-то подписями.

Я отошел к своей койке. В это время в наружную дверь громко постучали. Лицо Углевича приняло обычное суровое выражение. Он сложил листок.

— Иду-у, иду-у… Кто там? — певуче протянула хозяйка.

Потом загремел засов и скрипнула дверь. Послышался топот сапог и басовитый мужской голос. Приезжий, вероятно, был знаком хозяйке, потому что они долго переговаривались о чем-то в сенях. Наконец в комнату, сбивая на ходу капли с картуза, решительно шагнул ширококостный, начинающий тучнеть человек лет сорока с небольшим, с красным от ветра лицом. На нем было брезентовое полупальто, из-под которого виднелись гимнастерка и заправленные в яловые сапоги брюки.

— Здравствуйте всем! — весело приветствовал нас вошедший, обведя взглядом помещение. — Будто никого не побудил, а то виноват…

Он скинул полупальто, под которым на ремне, по-военному, висела кожаная полевая сумка, легко обличавшая в вошедшем снабженца или заготовителя, приблизился к столу и, потирая руки, произнес:

— Ну и погодка. Будь она неладна, степь широкая…

Внезапно взгляд его быстрых глаз остановился на лице ревизора и застыл на нем. Вошедший как-то весь подался вперед, словно не веря своим глазам, а затем нерешительно и выспрашивающе протянул:

— Не товарищ ли старший лейтенант Углевич?

Наступила пауза. Иван захлопнул книгу. Углевич поднялся, внимательно вглядываясь в вошедшего. В глазах ревизора было написано недоумение. Затем в них мелькнула догадка. Видно, он вспомнил что-то давнее, связанное с судьбой стоявшего перед ним человека. Лицо внезапно просветлело, на губах дрогнула неожиданная улыбка.

— Если не ошибаюсь, Мачехин?.. — медленно проговорил он.

— Он самый… Вот привелось когда встретиться… Откуда же вы в наши края? Вот так свидание!

— Да вот по делам, по делам, — как-то смущенно пробурчал Углевич.

Я думал, что они кинутся сейчас друг другу в объятия, но они только обменялись рукопожатием.

— Фу ты, сколько же укатило с тех пор, — вздохнул Мачехин. Он стал загибать пальцы: — Сорок второй, третий… Скоро полтора десятка наберется.

— Где же сейчас? — спросил Углевич.

— В ОРСе, по снабжению новых совхозов работаю.

— Достается, наверное?

Я заметил, что Углевич нарочно избегает прямого обращения, видно не зная, как называть Мачехина — на вы или на ты.

— Ничего, трудимся, — ответил тот.

Немного помолчали.

Я понял: их охватило то знакомое, странное чувство, какое охватывает при встрече школьных друзей или товарищей по полку. Казалось, при свидании надо было бы столько сказать… Но вот желанная встреча состоялась, а говорить почему-то не о чем.

— Вы, что же, наверное, все по финансовой части?

— Да. Ревизую.

— О как! — Мачехин даже присвистнул. — Ну, вам не привыкать. Кой-кому, наверное, крепко достается?