Аркадий Минчковский - В наши дни

— Теперь куда же? — не ответив, продолжал Углевич.

— В совхоз. Тут семьдесят километров. Расстояния у нас такие, не украинские. Сегодня хотел кое-что доставить, да не вышло. Завтра, думаю, если успею.

— Трудно со здешними дорогами?

— Не больно легко. — Мачехин помолчал, а затем задал классический вопрос всех старых школьных и фронтовых товарищей: — Наших никого не встречали?

— Нет. Я ведь потом на Четвертый Украинский попал.

— Да-а, есть что вспомнить, — протянул Мачехин.

— Бойцы вспоминали… — произнес со своего места Иван.

Но Углевича, видно, не очень занимали фронтовые воспоминания, и разговора по душам не получилось. Мачехин еще поинтересовался, не собирается ли Углевич на пенсию, и, получив отрицательный ответ, вдруг спросил:

— Вам куда завтра?

Тот назвал место, куда ему следовало попасть.

— Что же, сумею подбросить, — кивнул головой Мачехин. — Деньком кончу все свои дела. К вечеру, думаю, доставлю вас.

— К вечеру? — озабоченно переспросил Углевич. — Вот товарищу днем обещали машину. Или я уж на попутной доберусь.

— Попутные здесь на Герасимовское редко, — объяснил Мачехин.

Углевич расстегнул китель, под которым оказался тонкий серый свитер, уселся на кровать и принялся снимать ботинки без шнурков, с хвостиками, какие носят военные.

— Будем спать, — сказал он.

Время приближалось к часу ночи. Мы разделись и легли на свои койки. Прошлепав босиком к двери, Иван загасил свет. Я лежал во тьме, глядя на чуть светящееся окно, за которым все шел дождь, и думал о том, что даже встреча ревизора с Мачехиным не дала мне понять, что за человек Углевич.

Кажется, никто из нас не успел еще закрыть глаза, как у дома для приезжих остановилась машина. Остановившись, шофер не выключил мотора, и грузовик гремел под окнами, лихорадочно сотрясая стекла нашего дома. С улицы постучали. Опять загремел засов, и в сенях послышался приглушенный мужской голос. Человек спрашивал о чем-то хозяйку. Потом в комнату вошли люди. Хозяйка зажгла свет, и мы увидели здоровенного парня в промасленном ватнике, с коричневым, небритым, словно закопченным лицом и такими же руками. Он был в старой солдатской шапке, на которой еще темнело пятно от снятой звездочки.

— Извиняюсь, товарищи, — проговорил шофер. — Сиволобова Матвея Карповича с Заготзерна тут нету?

Мачехин посмотрел в мою сторону, вероятно думая, уж не я ли Сиволобов, которого ищут.

Шофер медлил уходить. Досадливо почесал затылок:

— Скажи, куда мог запропаститься? Сам нынче домой собирался. Велел непременно заехать. Значит, нету?

Я смотрел на парня и думал: до чего же беспокойная и бродяжная профессия — грузовые шоферы.

Парень, нарушивший наш покой, был, по-видимому, человек деликатный. На прощание он даже приподнял свою шапку над темными, давно не стриженными волосами и уже было потянулся к выключателю, чтобы погасить свет, как вдруг Углевич спросил:

— Вы сейчас куда едете, товарищ?

— Герасимовский район.

Углевич сел на койке:

— А само Герасимовское не будете проезжать?

— Да как же его объедешь? — улыбнулся шофер наивной неосведомленности приезжего.

— Значит, будете?

— Через него и поедем.

— Сейчас, сразу?

— Да когда же?!

— Сколько дотуда?

— Как поедем… — Шофер посмотрел в окно, за которым гремел грузовик. — Дорога-то сегодня… Ну да ничего, у меня цепи… Часа не больше как через три будем.

— Можно, я с вами? — спросил Углевич и резким движением спустил на пол худые ноги в голубых трикотажных кальсонах.

— Чего же… — неуверенно проговорил шофер. — Только у меня в кабине женщина с ребенком. Жена нашего помтеха автоколонны. Из больницы едет.

— Ничего. У меня дождевик, — твердо сказал Углевич.

Он уже натянул брюки и теперь энергично всовывал ноги в ботинки с резинками. В этот миг порыв ветра с новой силой ударил в окна дома, и стекла ответили ему дружным дребезжанием.

— Да куда же это вы, на такую ночь глядя, товарищ Углевич? — оторопел Мачехин. — Или, думаете, днем мы вас не довезем?

Иван скинул с головы одеяло и, как на чудо, смотрел на ревизора.

— День еще когда будет, — говорил тот, торопливо впихивая в портфель пакеты и коробки, вынутые из тумбочки. — А я уже утром буду там.

«И охота вам, действительно…» — хотелось сказать мне, но, вспомнив недавние колючие ответы ревизора, я промолчал.

Меж тем Углевич, уже надевший плащ, оглядывал койку и тумбочку, проверяя, не забыл ли он чего впопыхах.

Шофер терпеливо поджидал ревизора, наблюдая за ним с любопытством и даже с какой-то радостью.

Уже в дверях Углевич поклонился нам, на прощание забавно мотнув капюшоном.

— Ну, так. Желаю всего хорошего.

Они ушли. За окнами несколько раз взревел грузовик, лязгнули рычаги сцепления, прощально продребезжали стекла, и все стихло.

— Ну и тип, вот служба, — рассмеялся вдруг в темноте Иван. — Ну не чудак ли, в такую ночь в кузове поперся, лишь бы пораньше за бумаги засесть! Будто не успеет?!

Сетка на койке под Мачехиным скрипнула, чиркнула спичка.

— Ну, скажи, пожалуйста! — внезапно воскликнул он. — Кто бы мог подумать? И годы не умаяли, таким же остался.

— Воевали с ним, значит? — спросил я.

— Да так, — неуверенно ответил мой сосед.

— Кем же он служил?

— Начфином.

Собственно говоря, я мог и не спрашивать об этом Мачехина. Мне было ясно: Углевич — типичный начфин военного времени, буквоед и придира. Таких приходилось немало встречать на фронтах.

— «Прекрасный пример доблести», как говорил Швейк, — отозвался Иван. — Сразу видно — бухгалтер. Начфин — и все тут.

— Да нет, — вдруг как-то неожиданно задумчиво произнес Мачехин. — Это человек не совсем такой, как другие. Мы-то его, во всяком случае, на всю жизнь запомнили.

— Кто же это — вы? — поинтересовался я.

— Да мы, вояки некоторые.

— Чем же?

— Рассказывать долго. Спать надо.

Но спать никому не хотелось.

— Давайте рассказывайте, — заявил Иван.

— Давно это было. Во второй год войны, стоит ли вспоминать?

— Стоит!

— А может, и вправду интересно, — сказал Мачехин.

Он раскурил папиросу, в темноте багряным отблеском вспыхнуло широкоскулое лицо. Очень неторопливо, сперва как бы нехотя, начал:

— Во второе лето войны это случилось. Помните, наверное? Наступали мы. Харьков взяли. А потом что-то поломалось — стали отходить. Да все как-то второпях. Связь теряем. Зацепиться стремимся, а оно никак… А тут с утра попал наш полк в такую обработку — от батальона рота осталась, да еще слухи пошли про охват. А он нас фугасками да листовками посыпает. Ну, листовки, сами знаете, как мы употребляли, а с фугасками похуже.

В общем, остался я за старшего с группой в семь человек. Звание тогда имел еще сержантское. Приказ был простой: любыми средствами добираться до своих и на переформирование в новые части…