Аркадий Минчковский - В наши дни

Тут этот самый Сидоркин в наш разговор встрял:

— Если вы, товарищ старший лейтенант, боитесь, что вас в чем-то обвинят, так мы все, сколько тут нас есть, с полными фамилиями и рядовыми своими званиями, вам бумагу подпишем, что ящик в запечатанном виде спрятан, и вы чисты будете.

Он только побледнел, Углевич.

— Нет, — говорит, — этого не будет.

Вижу, дело принимает нехороший оборот. Встал, скомандовал дальше идти.

А мины где-то совсем близко от нас шлепаются, уже это самое «хлюп, хлюп» слышно. И не знаем, откуда, кто бьет и далеко ли наши или совсем рядом? Нервы на самом пределе. Может, мы за линией фронта? Как к своим перейдем?

Тут Сидоркин, который в это время нес ящик, притормаживает и говорит:

— Давайте мы этот сундук гранатами, чтобы вдребезги. Тогда наверняка врагу не достанется.

А из ребят кто-то еще:

— И верно, ну его! Сам не знаешь, еще себя не придется ли?..

Начфин услышал это — и к ящику. Схватил его своими худыми руками.

— Не дам! — кричит. — Если не можете дальше нести, сам один с ним пойду. Только попрошу вас, товарищ сержант, две гранаты выдать. Ящик уничтожу, когда настанет необходимость.

Потом отвел меня в сторону — и уже спокойно, а губы бледные:

— Я, товарищ Мачехин, как и вы, коммунист, и долг свой, стало быть, выполню.

Просто это так, даже душевно сказал. Глянул я на него. Вижу, человек не шутит. Взял я и сменил Сидоркина. Сам для примера спереди у носилок встал. Остальные ребята слова не сказали. А Сидоркин не унимается, подошел ко мне и эдак со смехом говорит:

— И чего у него в этом гробу? Может, денег много? Боится, оставить — судить будут. А кто в этой обстановке судить за такое станет? Города, заводы оставляем… А тут что — бумаги.

Старший лейтенант сразу же ему:

— Вы, товарищ красноармеец, зря все это говорите. В ящике ценные бумаги, а какие, я доложу кому нужно, когда на место прибудем.

Сидоркин ничего не ответил, только рукой махнул.

Солнце уже книзу. Если дотемна своих не нащупаем — ночевать нужно. Ночью пустяк с пути сбиться, к немцам угодить. В темноте и тот, кто эти места знает, потеряется.

Только я это подумал, как вдруг меж берез впереди блеснула река.

— Дон, Дон!..

Чуть ли не разом закричали. Знали мы — за Доном где-то наши. Хоть и не велика, и не больно глубока река, а все — рубеж, и значит, здесь наши насмерть должны стоять.

Увидели мы Дон, и, знаете, будто сил у нас сразу прибавилось. Кругом свистит, а у нас на душе повеселело. Подошли к реке, спустились к воде. Теперь бы только переправу, мостишко бы какой сыскать. Посылаю ребят — ищите мост или там что-нибудь.

Наверное, десяти минут не прошло, возвращается один, запыхавшись.

— Есть, — кричит, — переправа! Метров четыреста отсюда. Мост саперами налажен, возле него солдаты. Наши, я видел.

Ну, едва мы других разведчиков дождались. Наш коротыха Клепалкин по собственной инициативе ящик с носилок на плечи и бегом по берегу…

Мачехин вдруг замолчал и захлопал рукой по тумбочке, по-видимому отыскивая папиросы и спички. Мы ждали. Наконец он закурил.

— Да, только черта лысого мы успели. Метров еще двести не дотянули, а мост на наших глазах в воздух взлетел. Как увидели мы этакое зрелище, худо нам сделалось. Если уж саперы мосты взрывают, значит, наши отошли, а немец на пятках. А мины так и ложатся возле моста. Из тихого Дона только фонтаны! Будто браконьеры рыбу глушат.

— Переправляться надо. Вона как кладет! — кричит Сидоркин. — Кто переплыть не может, пускай идет к мосту, доски себе найдет.

Ребята без команды винтовки на землю, и кто гимнастерки стягивает, кто уже портянки разматывает. Только старший лейтенант стоит без движения. На меня смотрит:

— Что же с ящиком делать будем?

А кто-то прямо так:

— Своя шкура дороже. Какой тут ящик?!

Я — что мне врать теперь, — честное слово, не знал в ту минуту, что и делать. А Углевич этот:

— Плот вязать нужно. Лес есть. Вот мы ящик и переправим.

Сидоркин, уже почти голый, связывает свою амуницию:

— Новое, — говорит, — дело. Пока мы тут плот вязать будем, он нас всех перебьет и вместе с ящиком червей кормить останемся!

И вдруг, знаете, как взглянул он на Углевича, так сразу и осекся. Уж что с нашим старшим лейтенантом произошло — не знаю. Только, смотрю, кинул Сидоркин свои пожитки и как-то так, не своим голосом:

— Пакуйте, я брод поищу! Должен здесь по моему росту брод быть.

И что вы думаете? Походил-походил по воде и нашел брод! Вылез, подбежал к нам, схватил ящик и с каким-то шутовством:

— Спасайся кто может! Несите мое обмундирование.

Потащил ящик в реку. Вода ему до подбородка, а момент — над водой только руки жилистые да ящик. И кажется — это не он несет, а сам ящик держится. Так и не бросил, вытащил на тот берег. Опустил на песок. Потом говорит:

— Пожалуйста, товарищ старший лейтенант, ваш ящик с штабными бумагами…

Перебрались мы на тот берег и как-то вроде и совестно нам, и радостно. Теперь каждый ящик хватает, хочет нести.

В общем, к темноте мы уже были среди своих. В хуторке поели чего-то и свалились спать под вишнями.

Наутро добрались мы до начальства. Доложил я, откуда мы и кто. Собрали нас в какой-то сад, велели назначения ждать. Тут и пришло время прощаться. Старший лейтенант нам всем руки пожимал.

— Ну, — говорит, — спасибо, товарищ Мачехин. Может быть, еще и увидимся.

И, знаете, так это сказал, будто ничего такого особенного и не произошло. Вроде как бы мы в одном поезде всего-навсего ехали.

Сидоркин вызвался дотащить ящик до штаба тыла. Видать, разбирало его любопытство, хотелось узнать, что за ценные бумаги в ящике. Вернулся он к обеду, а то и позже. Задумчивый какой-то пришел. Таким я его и не видел раньше. А на лице будто виноватая улыбка.

— Знаете, — рассказывает нам, — что у него в этом ящике оказалось? Думаете, денег тыщи или карты секретные какие? Бумаги исписанные да ведомости разные, и все. Я не выдержал: «На кой же, говорю, черт, товарищ старший лейтенант, вы со своей этой писаниной жизнью рисковали?» А он на меня этак глянет сычом: «Это не писанина, товарищ Сидоркин, а финансовые документы. Копии денежных аттестатов на весь комсостав полка. Если бы мы их там оставили, могло бы получиться, что жены и дети командиров в тылу на долгое время денежного содержания лишились бы».

Рассказал нам это Сидоркин, и вот, скажу вам, такое у нас у всех состояние получилось: друг другу в глаза смотреть стыдно. Выходит, человек не того боялся, что его к ответу потянут, а о незнакомых людях в такой обстановке думал.

В общем, вот она и вся недолгая история… Пришлось нам потом с этим Сидоркиным всю сталинградскую войну в катакомбах у Волги просидеть. Оба мы, правда, целы остались. И вот, одни сутки, можно сказать, мы с этим старшим лейтенантом Углевичем на фронте прожили, а всегда он нам потом помнился.