Аркадий Минчковский - В наши дни

— Нет, неправда, — не соглашался я. — Был ты кем-то.

Тогда он, слегка вздохнув, сказал:

— Может быть, и был, да забыл. Не помню.

И больше о том ни звука.

Тогда закралась мне в голову дурная догадка, что наш дед был вором. Теперь, став старым, порвал с воровской шайкой и приехал туда, где о нем никто не знает ничего плохого. От мысли, что мой нынешний, такой тихий дед прожил жизнь вором, у меня спирало дыхание. Если бы, думал я, он доверил мне свою тайну, я бы никому не выдал. Тем более что он сам, конечно, стыдится своего прошлого. Теперь наш дед — человек честный, иначе кто бы ему доверил охранять фабрику?! А если он бывший вор, то при советской власти это не считается. Я читал, что еще не такие преступники исправляются и живут как все люди. Про себя я уже простил деда, но сказать ему о своей догадке не решался. Что, если не так?!

И понятно, что больше всего меня в те дни интересовало содержимое дедова сундука. Что он там в нем прячет? Быть не может, чтобы наворованное. Дурак он, что ли? Но сундук, который при мне никогда не раскрывался, стоял затворенным на ключ, а кроме того, на нем еще висел вдетый в кольца надежный замок. Какие такие ценности мог хранить в этом загадочном ящике наш дед, совсем не похожий на богатого?

Еще в первые дни после приезда дед вынул из чемодана-гармошки, развесил и разложил свои вещи: неновый серый костюм, широкополую шляпу, лаковые, когда-то, наверно, шикарные, сильно потасканные туфли с острыми носами… Похоже было на то, что расположился он здесь временно, а вовсе не навсегда, как нам объявил.

Однажды, когда мы были вдвоем, я, показав на сундук, будто от нечего делать, поинтересовался:

— Что у тебя там за чудо, дед?

Он ответил не сразу. Взглянул на ящик так, словно и сам увидел его впервые, и сказал:

— И верно, чудо. Ничего там нет. Разный хлам. Давно бы пора выкинуть.

Не очень-то я ему тогда поверил. Кто же станет держать хлам, который надо выбросить, за двумя замками.

Любопытство распирало меня. Порой, когда деда не бывало дома, я припадал к сундуку. Оглаживал его и ощупывал. Прикладывал ухо к замочной скважине, будто что-то мог услышать. Я и обнюхивал ящик. Ведь он на самом деле чем-то пахнул. Это был незнакомый мне запах. Теплый, немного кисловатый и чуть горький.

Что думать? Я был окончательно сбит с толку.

Года два уже прожил у нас дед. Привыкли к нему и дома, и по соседству. Все звали его Пантелеичем, а имени — Михаил — никогда не упоминали. Так уж было заведено на нашей улице. По имени взрослые никого тут не называли. Только и слышалось: «Ивановна», «Мироновна», «Петрович», «Савельич»…

Старый Пантелеич больше ни у кого не вызывал особого интереса. Живет человек, никому не мешает. А откуда он взялся, почему к старости причалил к родным берегам — о том уже перестали и говорить. У каждого своя судьба. У Пантелеича, стало быть, такая.

И вот наступил день, когда все обернулось по-другому.

Мой знакомый оборвал рассказ. Уже совсем было переселившись в старый русский город, я вновь оказался в чужой стране. Рассказчик умолк, внимательно глядя на меня. Вероятно, стремился понять, интересно мне на самом деле или я из вежливости слушаю его, не перебивая. Однако, убедившись, что внимание мое искренне, задумчиво проговорил:

— Да вот, удивительно, все помнится, будто было вчера.

Мы подозвали усача и повторили заказ. Принесли кофе. Мой друг продолжал:

— К нам в город приехал цирк. Было это уже перед войной, когда началось строительство завода. Наш Черемшинск ожил. Будто протер глаза после долгого сна. В старых домиках поселились квартиранты. На работу их возили на автобусах и грузовиках. Жили и за городом. Поставили там палатки, похожие на длинные сараи с окнами.

В тот год после майских праздников на заборах и стенах запестрели афиши: «Едет цирк!», «Госцирк-шапито», «Внимание, скоро — цирк!» Появились плакаты с замысловатыми фамилиями акробатов, гимнастов и дрессировщиков и обещанием, что «весь вечер у ковра» станет веселить публику клоун Лев Удачкин.

Нечего говорить о мальчишках, которые по десятку раз смотрели картину «Цирк», славу которой для нас затмевал только «Чапаев». Тут мы вообще не хотели уходить из кино. И взрослые с нетерпением ждали начала гастролей. А мы, огольцы, что ни день носились к полуразвалившимся воротам городской заставы «встречать цирк» и дрожали при мысли, что может он вдруг в Черемшинск не приехать.

Но цирк все-таки прибыл. Приехал в нескольких вагончиках на колесах, прицепленных к грузовикам. Расписанные словом «Госцирк» вагончики полукругом поставили на Базарной площади. Из одного, к нашему ликованию, слышался медвежий рев.

Уже на следующий день стали устанавливать шапито. Подняли две высоченные мачты и принялись сколачивать что-то похожее на круглый забор, за которым строились невысокие трибуны с деревянными скамейками. Потом поднялся брезент и закрыл от нас все, что было за ним.

Нисколько не интересовался приезжим цирком, кажется, только один наш дед. Когда я прибегал с площади, рассказывал ему, что там видел, дед слушал меня рассеянно. Покивав головой и пробормотав: «Ну хорошо, хорошо…», он уходил к себе в комнату.

Я приставал к нему:

— Дед, мы пойдем с тобой в цирк вместе. Мама мне даст денег.

Он отнекивался:

— Иди один. Я сам тебе на билет дам. Что мне смотреть, не видал я цирков?!

Это было странно, потому что, например, наш дед часто бывал в кино. На картины, когда пускали до шестнадцати лет, мы ходили вместе. Оба мы любили комедии. На комедиях дед смеялся не меньше моего. Задиристо, как-то по-детски, хохотал. Засмеется, потом оглядывается в темноту, на соседей. Будто стыдился своего смеха.

И тут он пошел со мной в кино. Даже охотно пошел. Было ему в те дни дома как-то не по себе. Даже на дежурство на фабрику уходил раньше времени.

И с кино происходило что-то непонятное. Всегда мы ходили в наше кино «Коммуна» через Базарную площадь. Так было ближе. А тут дед повел меня по главной улице, не сокращая дороги. Сказал: «Идем так».

Назад шли тем же путем, хотя мне очень хотелось показать ему цирк-шапито, который вот-вот уже должен был открыться. И разговора про увиденную картину, как это у нас водилось обычно, на тот раз не получилось. Почти все время шли молча.

На той главной улице находилась гостиница «Центральная». Двухэтажный каменный дом с рестораном. Почему она называлась «Центральной», неизвестно. Других гостиниц в городе не имелось.

Ну так, шагали мы молча домой. Приближались уже к гостинице. На улице было светло. Темнело поздно. У самой «Центральной» навстречу нам попался незнакомый человек. Мне показалось, увидев его, дед хотел юркнуть в сторону, но было уже поздно. Встречный заметил его и шел к нам, удивленно вскинув брови и приподняв руки.