Михаил Дудин - Где наша не пропадала [с иллюстрациями]

Яша предложил нам отдохнуть на расставленных носилках.

Мы легли, укрылись полушубками и заснули как миленькие.

Мы во сне не видели, как, разрезая темную ночь, взвились над Невой три сигнальных красных ракеты.

Мы не слышали, как ударила по всему фронту наша артиллерия и левый берег вздрогнул под обвальным грохотом обстрела, как полтора часа не переставая бушевала эта стихия огня и грома, как потом этот гром сменился раскатами «ура» и трескотней автоматов, как наша пехота всей неисчислимой прорвой свалилась с правого берега на лед и двинулась и потекла к левому берегу, захлестывая на своем пути все.

Мы не видели, как Федотов первым спустил с откоса «Смэрть Гитлеру» и расчет потащил ее за станины, как выронил можжевеловую палку из рук капитан Червяков и, споткнувшись о пулю, свалился под ноги бегущим.

Мы ничего этого не видели и не слышали. Мы спали каменным сном. И милый Яша Гибель позабыл нас разбудить. Ему некогда было нас будить. Стали поступать раненые. Санитары вытаскивали носилки из операционной и подвешивали их в кузова санитарных машин.

Я очнулся от приятной теплой волны, обдавшей все тело, и открыл глаза.

В нос мне ударил запах йодоформа и пота. Прямо передо мной стоял командир третьей роты лейтенант Салтан с окровавленной отвисшей челюстью, рядом со мной в ванне сидел Кукушкин и смотрел удивленно на пожилую женщину, которая намыливала ему голову. Рядом с ванной Кукушкина я увидел его окровавленный полушубок.

Я взглянул через борт своей ванны на пол и увидел свой полушубок, черный от подтеков крови. «Что же с нами произошло?» — подумал я и тут же услышал усталый внимательный голос и почувствовал прикосновение к своему плечу чьей-то руки. Меня тоже, как и Кукушкина, мыла пожилая женщина.

— Милый, куда ты ранен?

Я ощупал и оглядел себя всего. На моем теле не было ни одной царапины.

— Ты контужен, милый? — опять спросила женщина.

Я пожал плечами, потряс головой. Чувствовал я себя великолепно.

— Оказывается, я здоров!

И вдруг лицо женщины преобразилось, и глаза стали злыми.

— Что же ты мне голову морочишь, ты что, дезертир, что ли? А ну, одеваться живо!

И я выскочил из ванны как ошпаренный, словно передо мной стоял сам генерал Симоняк.

Кукушкин тоже был цел и невредим. Мы оделись, и пожилая женщина, забрав наши ремни, с пистолетами вывела нас из обмывочной и пошла по бесконечному коридору и всю дорогу приговаривала:

— Люди воюют, Ленинград освобождают, через Неву перешли, а вы — в госпитале укрываться! Хороши молодчики, ничего не скажешь.

Нам в конце концов надоели эти причитания. Что мы, виноваты, если нас Яша Гибель в спешке позабыл разбудить, а санитары погрузили в машину, но возражать было напрасно, и мы шли за этой пожилой измученной женщиной покорные.

Мы вошли в просторный кабинет комиссара госпиталя. За столом сидел лохматобровый человек с тщательно зачесанной лысиной.

Пока конвоир докладывал комиссару, положив ему на стол наши пистолеты и ремни, Кукушкин пристально присматривался сначала к необыкновенно укрытой лысине, потом к бровям комиссара, потом взглянул на стену, где под громадным портретом Верховного главнокомандующего в тени его рамки висела небольшая фотография совсем молодой девушки. И Кукушкин вспомнил Лидию Васильевну из Клюкинской школы; и не успел комиссар встать и ударить кулаком по столу, как Кукушкин сказал:

— Петр Иванович Филин, товарищ старший батальонный комиссар, я ваш бывший ученик из Клюкинской школы, Кукушкин…

Разговаривать нам было некогда. Санитарных машин из-под Шлиссельбурга приходило много, и мы еще засветло добрались до переправы. А история отношений Лидии Васильевны и Филина так и осталась для Кукушкина тайной.

Через разбитый лед по деревянным настилам на левый берег перебирались танки. Регулировщицы с красными повязками на рукавах размахивали флажками, указывая дорогу подходившему подкреплению. Из-за низких туч прямо на голову с визгом сваливались «хенкели» и, скользнув на бреющем, сбрасывали бомбы и взмывали вверх. Оглушительно лаяли наши зенитки и дико ржали раненые кони, земля дымилась в рыжеватых подпалинах тола и в черных проталинах пороха.

— Торопитесь! — кричали нам встречные раненые. — Торопитесь, а то не успеете, еще немного осталось!

И мы по раскромсанному льду бежали через Неву, туда, на левый берег, за кромку в щепы разнесенного перелеска, туда, где багровело низкое небо, где резко и глухо перекатывалась громовая стихия наступления.

Мы нагнали нашу батарею километрах в четырех от берега, за Марьиной рощей. Говорят, что тут раньше был лес и поселок. Сейчас только была видна горелая торфяная земля, перемешанная со снегом. Ни пня, ни дерева — все искромсано и перекорежено. Мы стали с ходу помогать Добромувечеру разгружать снарядные ящики с подоспевшего тягача и подтаскивать их к орудиям. Наблюдательный пункт был где-то впереди. Батарея вела беглый огонь. Федотов сбросил полушубок и шапку. Его гимнастерка дымилась.

Лейтенант Пушков с наблюдательного требовал огня. Видимо, немцы шли в контратаку, сосредоточив свои подкрепления на втором рубеже своих укреплений. К ночи наше наступление застопорилось. Неразборчивый гул затихал. Можно было слышать отдельные разрывы.

Мы поползли с Кукушкиным на наблюдательный

пункт к лейтенанту Пушкову, пригибаясь под трассирующими очередями, беззвучно стегавшими откуда-то слева.

— Пошла! — сказал Кукушкин.

— Что пошла?

— Победа пошла!

Следующие двое суток мы торчали перед этой разбитой высоткой за Марьиной рощей, где засели немцы.

Мы били по ней, не жалея снарядов, но она не давала нам подняться. Осколками начисто соскоблило надпись «Смэрть Гитлеру!» со ствола федотовской пушки, искривило прицельную рамку и погнуло щит.

Немцы держатся за эту высотку изо всех сил.

Но им не удержаться — это мы знаем.

Прошел третий день, и мы не сдвинулись с места ни на шаг.

Ночью мы подтянули пушки ближе к высоте. Кукуш-

кин подошел к лейтенанту Пушкову. О чем они говорили и советовались, я не слышал.

— Я пойду один, — сказал Кукушкин. — У кого есть теплый жилет под фуфайку и меховые рукавицы? Я обойду их справа.

И он ушел в ночь, и трассирующие очереди пулеметов перекрестили его дорогу.

На правом фланге занятой немцами высоты был дзот. Он стоял за валунами. Наши снаряды были ему нипочем. Авиация его не успела обработать. Кукушкин опять вспомнил малуевский лес, опять вспомнил Порфишу Атюнова. Забрал гранаты и парабеллум, надел под фуфайку меховой жилет Пушкова, взял у Федотова меховые рукавицы и уполз.