Михаил Дудин - Где наша не пропадала [с иллюстрациями]

Об этом мне рассказал Кукушкин спустя дня три после боя, забежав в редакцию.

Он спешил к полковой бабушке. Да и разговор-то у нас не клеился.

У Глафиры Алексеевны кончился оставленный агентом артели мадаполам. Ей не из чего было шить детские распашонки. На занятом в этом бою немецком складе Добрыйвечер своим хозяйственным взглядом обнаружил два куска мягкой и легкой байки. Он припрятал ее на свою повозку и послал с Кукушкиным в подарок полковой бабушке.

И вот они сидят с Кукушкиным перед остывающими чашками чая и молчат. Кукушкин рассказал ей все и оБляхмане и об Уткове.

Кукушкин смотрит на стенку, где развешены портреты в траурных рамках. Рядом с ними висит гитара. Гитару подарил бабушке Колька Бляхман. В пулеметной роте она ему не нужна. Там надо было играть с патронными ящиками. Колька Бляхман, заходя к нашей полковой бабушке, любил петь слегка дребезжащим голосом, подыгрывая себе на гитаре и безбожно фальшивя старинный романс:

Наша полковая бабушка почему-то имела особое пристрастие к этому романсу и всегда просила Кольку спеть его и сама чего-то мурлыкала в такт музыке.

Рядом с гитарой висел репродуктор. Радио провел бабушке Боря Утков, чтобы она не скучала и была в курсе всех дел. Под репродуктором Боря прикрепил карту, а сбоку от нее — портрет нашего генерала Николая Павловича Симоняка своей работы. Симоняк смотрел сейчас из-под тяжелых от бессонницы век на Кукушкина и бабушку сосредоточенно и сурово.

Наш генерал тоже раза два бывал в гостях у полковой бабушки вместе с комиссаром Щегловым-Щеголихиным.

Кукушкин смотрел на стену и молчал. Потом попрощался с бабушкой и вышел на Литейный. Перед улицей Салтыкова-Щедрина он замедлил шаг. Прямо на него к Литейному шла рота. Но что это были за молодцы! Один к одному, ладные, высокие, как на подбор, в новых гимнастерках, в надраенных яловых сапогах, в суконных пилотках, перекрещенные желтыми портупеями, румяные, веселые — просто загляденье! Они шли молча, и только согласный шаг подкованных сапог гулко отдавался на сером плитняке. Они шли по четверо в ряд и, когда старшина скомандовал: «Правое плечо вперед! Арш!» — они развернулись к Кукушкину флангом, и он заметил у всех у них в петличках красные кубики лейтенантов. Значит, это было пополнение. Наверное, с Большой земли самолетом.

Хвост колонны плавно завернулся, и они двинулись к Невскому. И тогда-то над тишиной, над приниженностью слепых окон в такт покачиванию широких плеч возник тонкий, необычайно чистый голос:

И рота подхватила на полную грудь всем многообразием голосов:

Из ворот выглядывали женщины. На улицу выбегали тонконогие ребятишки, останавливались с раскрытыми ртами, дивились на этих красавцев, бежали за колонной, пристраивались к ней и, неумело семеня, выравнивали шаги. Песня гремела, смешиваясь с глухим рокотом дальнего обстрела.

Кукушкин тоже пошел вслед за песней, незаметно для себя переходя на строевой шаг. Это было какое-то наваждение. Они шли и пели. И старшина, командовавший ротой, стал похож на Лермонтова.

— Ножку! — крикнул старшина, и рота грянула:

Так Кукушкин и дошел за ними до Витебского вокзала. Потом, когда песня, спетая в третий раз, оборвалась, повернул к Адмиралтейству, зашел в сквер и присел на парапет фонтана.

Перед ним был бюст Лермонтова. Осколок снаряда попал ему в левый и вышел в правый висок, так что бронза на выходе осколка завилась кольцом.

Отдохнув, Кукушкин прошел по набережной и, о чем-то задумавшись, медленно повернул на Литейный мост, и если бы его в эту минуту увидел наш генерал Симоняк, он непременно бы остановил его и отчитал как следует. Наш генерал больше всего на свете не любил медлительности.

Симоняка рядом не было, но Кукушкин услышал другой начальственно суровый голос, обращенный к нему:

— Товарищ красноармеец, почему не приветствуете?

Кукушкин выпрямился по команде смирно и, увидев перед собой незнакомого генерала, глядя прямо ему в глаза, четко и ясно отрапортовал:

— Товарищ генерал-майор, согласно параграфа шестьдесят восемь устава внутренней службы войск Красной Армии, рядовой состав вышестоящее начальство на мостах и переправах может не приветствовать.

Лицо генерала расплылось в довольной улыбке.

— Молодец, товарищ красноармеец, можешь следовать дальше!

— Есть! — сказал Кукушкин и пошел на Ржевку, где приводила себя в порядок после боя наша бригада.

А генерал пошел к себе домой.

Генералу, его звали Игнатий Иванович, было трудно подниматься на шестой этаж в свою квартиру. Лифты в те времена не работали, и вода по трубам доходила только до третьего этажа. Игнатий Иванович останавливался на каждой площадке перевести дух. Ему было за шестьдесят, но выправка старого военного делала его моложе своих лет. Он был подтянут и прям, все на нем было пригнано от фуражки до шпор. Он любил шутя говорить молодым командирам, что у хорошего содержания должна быть хорошая форма. В первую мировую войну он командовал батареей гаубиц и отличался храбростью. Юденич предлагал ему от имени Временного правительства пост командующего артиллерией. Игнатий Иванович отказался. А потом события развернулись так, что он, как честный и образованный человек, видя, что старый мир прогнил до конца и его незачем спасать оружием, одним ударом рассек гордиев узел и пошел служить в Красную Армию. Он был знаком с нашим генералом Симоняком. Сейчас он занимал должность инспектора артиллерии.

Поднявшись на шестой этаж, он отдышался и открыл ключом дверь.

Игнатий Иванович снял сапоги, переоделся в теплую пижаму, надел теплые туфли и сел в мягкое кресло у своего стола. Игнатий Иванович провел ладонью по глазам и почему-то вспомнил Кукушкина, его ладную фигуру, крепкие плечи и четкий голос.

Он взял с полки устав внутренней службы.

Никакого параграфа о мостах и переправах, конечно, не было в уставе.

— Все равно молодец! — сказал вслух Игнатий Иванович.