Александр Ливанов - Притча о встречном

«Послушай-ка, шкет, — атаман словно и не догадывался, что Вовика-Владимира можно назвать и по имени. — Нужен рупь! Сгоняй в хазу и принеси!..»

«Толечка! — потряхивая кудряшками и хлопая девичьими ресничками, быстро-быстро начинал говорить Вовик. — Понимаешь, Толечка… Не обижайся, пожалуйста! Честное пионерское — нет у меня рубля. Бабушка не даст!..»

«А кто тебе, беленький козлик, говорит о бабушке — сером волке? Открой ее круглую шкатулку с оленем на крышке… Сверху медь и серебро, внизу купюры. Мелочь твоя серая бабушка не считает. Серебром возьми рупь! Или ты из зоопарка — не понимаешь? А то в затон купаться не возьмем! Учишь вас, учишь — а все сопли вместо мозгов! Марш за рублевкой!»

Когда наш атаман бывал в настроении и пускался в шутливость — конечно, главным объектом его уркаческого остроумия становился Вовик, — мы подхихикивали, показывали, что мы не чета Вовику, мы его, атамана, поля ягода. Пусть с Вовиком играет, как кошка с мышкой… Мы не мышки!

Иной раз, так же выйдя к нам во двор, атаман, еще стоя на, прогнившем крыльце, втянет в себя воздух, раздует ноздри и прикажет Вовику:

«По куску пирога с рыбцом на брата!.. Пока не остыл под бабкиным полотенцем! Одна нога здесь — другая там!»

И если Вовик не сразу пускался выполнять приказание или, пуще того, собирался начать свое занудисто-интеллигентское препирательство, атаман с достойной медлительностью спускался с крыльца, притянув правой белокурую голову Вовика, передернет подзатыльником на его тонкой шее. Это называлось «дать макароны» — и Вовик тут же срывался с места. Так он тащил для нас деньги и орехи, еду и резиновый клей для очередной заплаты на камере нашего футбольного мяча, медные трубки для самопалов, даже электрические лампочки, заменяя их перегоревшими… Чтоб сын не унижался враньем, мать ничего не замечала…

Собравшись на бревнах, возле сиявшего щелями горбылевого клозета и обвалившегося каменного забора, где нам открывался вид на соседний двор, мы с нетерпением ждали появления Вовика. Что за подарки он нам принесет? О том, что он за приездом отца-капитана, за праздничным сбором всей капитанско-горсоветовской семьи забудет вдруг нас, — об этом и речи быть не могло!..

Атаман уже начинал терять терпение, когда Вовик показался на пороге своего добротного кирпичного дома под зеленой жестяной крышей. Вовик весь светился, он спешил и нас порадовать отцовским подарком — белым матросским костюмчиком, главное, такой же белой бескозыркой, с надписью «Герой» на околыше и черно-золотистых лентах. Кудряшки и ленты ласкал ветер на бегу, стараясь еще до нас нарадоваться подарком Вовика. А может, как знать, желал упредить беду?..

Я и теперь убежден, что именно нас, главным образом, спешил порадовать Вовик. Совершенно чуждо было ему тщеславие и хвастовство. Не помню я такого в его самоотрешенном характере. Да и на лице было тогда явственно написано: вот, мол, смотрите, что мне подарили, что на меня, мол, надели… Мне лично это не слишком нужно — может, вам понравится? Вещи пусть и чьи-то, а красота все равно всем по душе?

Вовик даже поворачивался налево-направо, давая нам возможность получше рассмотреть красивую вещь. Он ничуть не ревновал бескозырку, которую мы тут же стали примерять на себя. Мы долго каждый примеряли ее, и так и сяк, и еще наперекосяк. Вовик все так же снял, воззрившись на каждого, будто была это не его лично бескозырка, а общая наша вещь — вроде футбольного мяча, который тоже, к слову сказать, был когда-то подарен Вовику отцом-капитаном.

— А ну-ка, — наконец явил желание примерить бескозырку и наш капитан.

Мы ему тут же вручили ее. Он не спешил ее примерять, как-то брезгливо повертел на пальце, медленно протянул по ладони ленты с «героем». Глумливо зыркнул на нас, на Вовика — помрачнел.

— И это все, чем можете нас потчевать, сударь? — язвительно спросил атаман. — Родил тебя дядя, на себя глядя… В такой бескозырке и татарин-дворник — гусар!.. Та-а-ак…

Почему-то повернувшись к нам спиной, атаман все еще не спешил примерить бескозырку. Нам была непонятна его заминка. Что-то подозрительное почудилось нам в его позе, в движениях рук.

И едва мы успели сообразить, в чем дело, атаман обернулся, в обеих руках держа перед собой огрузневшую, с провалившимся наружу верхом бескозырку. С верха, точно с решета, закручиваясь штопорком, текла струйка… Отставив руки с бескозыркой, атаман зло усмехался.

Мы все замерли, как в столбняке.

— Толечка… Ты с ума сошел? Да?.. — первым опомнился Вовик. Незабудковые глаза его сделались холодно-льдистыми. — Ты ее шил? Ты ее сделал? Ведь красивая и полезная вещь! Папа говорит, что каждый человек должен делать что-то полезное или красивое. И польза тогда красивая, и красота тогда полезная… Зачем, скажи, зачем ты это сделал? Ведь в этом нет никакой ло-ги-ки! Зачем?..

Как в забытьи Вовик продолжал вопрошать свое «зачем?». Мы безмолвствовали. Душой отшатнувшись от атамана, мы сами себя еще не обрели. Мы просто окаменели. Упоминание «папы» вдруг взорвало атамана.

— Ну и хиляй к своему папочке!.. Нечего тебе со шпаной водиться!.. Проваливай! — и, напялив на голову Вовику мокрую бескозырку, повернул его за плечи и дал пинка коленкой.

И лишь сейчас, уходя, Вовик заплакал. Надо было видеть его жалкую фигурку, то, как он потерянно плелся от нас! И походка, и согнутая спина, и опущенная голова с нахлобученной мокрой бескозыркой — все выражало непостижимую обиду, боль и унижение. Пред нами был образ жестокой несправедливости, которую нельзя было ни простить, ни забыть… Нельзя было, чтоб потом называться людьми и продолжать жить.

Мы молча смотрели на атамана. В самом деле — зачем эта дикая выходка? Впервые мы трусливо не подхихикивали. Атаман избегал наших взглядов, знал, что встретит в них осуждение.

— Надо бечь… — предложил кто-то. — Рвать когти, пока он отцу не сказал… Давайте смываться, пока не поздно…

— Не скажет, — спокойно глядя поверх нас, куда-то вдаль, мрачно щурясь, сказал атаман. И повторил: — Не скажет!

На чем держалась эта уверенность? На лице его не было и тени сожаления. Мне хотелось, чтоб вдруг появился на дворе отец Вовика, чтоб нам всем — пусть и мне тоже — надавал по шее. Главное — чтоб сбить спесь с нашего зарвавшегося атамана! Мы это все заслужили. Да и было бы в этом справедливое возмездие за все издевательства над безобидным и добрым Вовиком…

Пока я предавался видениям и мечтам о настигшей нас мести, атаман нас снова удивил. Сплюнув в сердцах, он сказал:

— Несчастный малый! Мамаша и старуха — две бабы портят его… Вос-пи-ты-вают! Как же! Менная кешка… Пропадет он в жизни!..

Что атаман наш говорит подчас непонятное — мы к этому привыкли. Он был немного старше, но намного опытней. Он водил компанию с настоящими жиганами. Мы никогда но требовали объяснений его загадочной монологичности… Молчи, за умного сойдешь. Мы не Вовик, чтоб занудисто-интеллигентно привязываться к атаману, — почему да отчего и «я не совсем понял…». Но тут мы все требовательно воззрились на атамана. Он жалеет Вовика?.. Не из жалости ли он сделал ему такую пакость?.. Не косвенное ли объяснение в любви к малому в этих словах?