Александр Ливанов - Притча о встречном

То, о чем она говорила, было, видимо, передуманное только что здесь, на диване… Что ж, человек всегда должен быть готов к беде… В конце концов, ни жизни, ни достоинства у нее никто отнять не может. Да и как сказал Экзюпери: «Трагедии материального порядка не существует». Наконец — она неплохо владеет машинкой! Все десять пальцев, слепым методом! Больше заработает, чем здесь, своим университетским красным дипломом! Это директору страшно лишиться кресла. Что он еще умеет — кроме как… директорствовать? А что уволит — это точно… Второй ляп уже! То выписала автору гонорар по верстке, а потом текст уполовинили — «конъюнктурная правка»… А теперь вот будто по ее вине выпал абзац из текста. Перепутали сигнатуру, надо делать вклейки во всем тираже… Работа, конечно, адова — разве она не понимает?.. И убыток типографии! Однажды уже бросили полиздательства в типографию на такую вклейку! Но был он, был он, абзац, — она помнит!..

И Наташа лишилась всего запаса философского самоутешения. Опять на глазах ее появились слезы. Точно это они размыли слабую плотину из Наташиной начитанности и книжных сентенций по поводу нужной стойкости перед жизненными невзгодами…

И все же Банщиков понял, в чем дело. Господи, непрочный клей всему причиной!.. Помнит он этот густеющий, словно стекловидный, свертывающийся, но не клеящий клей. На краю страницы лишь густой след от злополучного клея… Не удержал лоскут бумаги, этот маленький флаг редакторского «sos». Потерялся лоскут, и зачеркнутое вновь набрали. Полоска бумаги…

В детстве Банщикова такие полоски бумаги аптекари еще по старинке наклеивали на пузырьки с лекарствами: сигнатуры. В аптеках когда-то и в типографии до сих пор — то же слово! Судьбы слов — и судьбы людей… Бутылочки с лекарствами выглядели как дамы в платьях со шлейфом. О чем он думает? Ах, все же о той, аптекарской сигнатуре. Отец ему когда-то рассказывал, как тот, тогда гимназист и кухаркин сын, подрался в классе с богатыми сынками-гимназистами из-за этой сигнатуры. Когда все богатые сынки на большой перемене поедали свои завтраки, с важностью доставая их из ранцев, бутерброды с маслом и колбасой, он, кухаркин сын, принимал… лекарство из бутылочки. Он простудился, сильно кашлял. Дабы не пропускать уроков в гимназии — не брать же репетитора кухарке богатея Сбитнева — отцу в ранец бабушка-кухарка и клала эту бутылочку с каплями. И это была сущая пытка для него. Мало что был он голоден, что испытал стыд, что не завтракает, как остальные, ему еще пришлось на глазах у глумящихся гимназистов считать над ложечкой эти проклятые, неукоснительные, непомогающие капли…

Однажды дружное глумление дошло до того, что кто-то оборвал сигнатуру: «Кому чудодейственные капли, заменяющие питание!»

Задрался тогда отец, отвел душу, нос кому-то раскровенил, потом самого его били скопом: его же и вытурили из гимназии. Бабушка Банщикова в ногах валялась у барыни, просила заступничества за сына. Наконец та и отправилась к директору гимназии, упросила вернуть в ученье кухаркиного сына.

— Это все по нашей доброте!.. Учим вас на свою голову!.. А будете ли к нам добры? Это уж вряд ли… Даже тем, что с виду смиренные, вроде тебя! — выговаривала бабке-кухарке барыня. Потом не постеснялась вычесть из жалования кухаркиного двугривенный, потраченный ею на извозчика…

Отец кончил гимназию, учился немного в политехническом, благодаря чему потом сподобился должности брандмайора в родном городе… Капли от кашля, брандмайор в сверкающей каске пожарника, ну пусть обер-пожарника (еще сохранилась фотография отца при полном параде!), потом воевал за Григорьева, брал Одессу у французов и сенегальцев, чуть не утопили его в барже, в открытом море, кончил счетоводом совхозным, дрожа весь остаток жизни за «григорьевца». Не за того, оказывается, воевал, за кого следовало. Григорьев поначалу был красным, потом цветом сделался не поймешь в кого, против своих пошел. Даже в семье обо всем этом боялись говорить, перед смертью лишь исповедался отец сыну. Тому интересно было, с отцом уходила навеки жизнь, которой уже никогда не повториться. Видать, каждая жизнь далека от анкетной прямолинейности, вся она в диалектических извивах и все равно по-своему логична…

Жаль, что тогда не успел расспросить о судьбе бывших хозяев — Сбитневых. «Сигнатура»… Надо же, и в полиграфии такой термин, номер это печатного листа, что ли. Но о чем он думает?..

Он попросил Наташу подождать его здесь. Он через несколько минут вернется. Обязательно пусть дождется. И нечего плакать — смотрела «Москва слезам не верит»? Нет? Он приглашает! С удовольствием второй раз посмотрит. И женский, и для женщин фильм! Будьте, мол, хозяевами своей судьбы! В общем, там не женщинам, скорей, мужчинам приходится плакать! И поделом им, эмансипаторам. Пусть подождет!..

Директор удивился возвращению Банщикова. Даже немного растерялся — для такого случая, видать, не припасены правила игры. Тем лучше для Банщикова. Он поспешил усесться на кресло перед столом, где обычно после приглашения садятся подчиненные. Этим Банщиков поставил себя в положение ну пусть не подчиненного, пусть просителя. Он пошел навстречу этим товарищу директору, вернул его в лоно его привычного администрирования. Пусть не выходит из-за стола, не утруждает себя ритуалом «встречи гостя». И так все хорошо…

— Она тянет на себе всю тяжелую, всю черновую работу редакции! Это, конечно, вам не может быть известно. А я много лет работал по соседству… Все завязшие договорные рукописи сплавляют ей. Она их буквально перепахивает, чтобы придать хоть какой-нибудь божеский вид… Но дуба не сделаешь березой. Книги выходят серыми. Между прочим, там, где серия, — там серость!.. А вы, товарищи руководители, любите серии!.. Казенная доблесть плана… Серьезный писатель не пишет в серию, не ищет лазейку в плане, не штопает вам уторы… У него свой план — и на всю жизнь… Но это — к слову…

Овчарова — прекрасный работник, но из тех, которые не умеют себя подать в лучшем виде, не умеют толкаться локтями, совестливая. Редакторство для нее не служба от и до, а призвание! Золушку только принц заметил…

— Ну, я вижу тут большую заинтересованность вашу! — кольнул директор. Все же из осторожности не сказала — «личную». А ведь подумал… Каждый на свою мерку. Главное — кота поперек живота бы…

Достав ее личное дело, открыл его, сверху лежала Наташина объяснительная записка. Директор долго читал эту полстраничку. Искал в ней потайной смысл. Улыбался загадочно, снисходительно к Банщикову. Он подумает, пожалуй, не станет ее увольнять. Неужели хороший работник? И подчищает за всеми?.. Вот уж не думал он! Вид у нее, по правде сказать, точно спит на ходу. На собрании даже ни разу не выступила… Странно, очень странно это слышать!..