Александр Ливанов - Притча о встречном

Банщиков, приподнимаясь в кресле и снова опускаясь, точно кавалерист в седле, облегчающийся в ритме бега лошади, заглядывал в личное дело Наташи. По правде говоря, его больше всего интересовала ее фотография. Видать, студенческая. Не красавица — запоминающаяся… «Она была нетороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без этих маленьких ужимок, без подражательных затей… Все тихо, просто было в ней…»

И вдруг взгляд замер на двойной фамилии — Сбитнева-Овчарова!.. Он ее знал как Овчарову — и вдруг. Главное, откуда эта — Сбитнева?..

Ничего удивительного, спокойно ответил директор. Обыкновенная история. Была замужем, развелась. Так, значит, Банщиков поручается за нее? Мыслящая? Творческий редактор? Не перебор ли? Так ли?..

Да, да, конечно, вдруг сделался рассеянным Банщиков. Конечно, конечно, он даже попросил бы ее в редакторы его книги! Вполне, даже лучше других, уверенных, языкастых и горластых, справится… Хотя и не выступает на собраниях. Что ж, не знает он наши (он сказал «наши», чтоб не сказать «ваши») собрания? Одно и то же и одни и те же… Незачем и не о чем ей говорить…

Возвращался к дивану Банщиков задумчивым и все так же в нездешних мыслях. Наташа, догадавшаяся лишь потом, что пошел Банщиков к директору просить за нее, и сожалея о том, что не удержала его, по его виду поняла, что он ничего не добился. Да и разве он отступит, их директор?..

Она не сразу поняла его слова: «Все в порядке»… Что он имеет в виду? А поняв — воссияла лицом. Она покраснела, как бывает от сильного толчка совести. Неужели правда? Но понял ли тот, что она не виновата?.. Больше всего это обидно: с пешкой можно не разбираться…

Банщиков кивнул, хотя подумал — почему в умных людях бывает подобная наивность? Будто в этом дело — виновата, не виновата. Директор будет наводить следствие по сверке-правке — как бы не так! Об этом думал он, читая ее объяснительную? Ему нужно наказать кого-то, ясно, что стрелочника! Но пусть Наташа думает, что он именно, как на суде, доказал ее невиновность… У нее все еще горело лицо от волнения — на сообщение Банщикова о том, что он ее попросил в редакторы, уже, видать, краски не хватило в щеках. Она лишь медленно и ошалело поводила головой из стороны в сторону, грустно улыбаясь и глядя на своего защитника.

Они до сих пор стояли, Банщиков тронул Наташу за локоть, показал глазами, что просит ее присесть… Не может ли она сказать ему — предки ее, дед, бабка, не жили ли они до революции в Сызрани?..

Да, и они, и родители, и она сама. Довольно известная фамилия! Все Сбитневы были состоятельными людьми, голубых, дворянских кровей! Смешно, но иные не прочь теперь этим покозырять. Даже выдумывают — лишь бы выделиться. А раньше, мол, молчали. Она и раньше, и теперь об этом пишет в анкете, когда спрашивается. А так — пустяки это… Вот отцу всю жизнь доставалось! «Бывшие»! «Недорезанные»! А ее лишь в школе когда-то малость подразнили, как вдруг все кончилось. Рванулась жизнь вперед, оставила позади подобное. Почему он спросил?

— Так как, принимается мое приглашение в кино? По моему журналистскому билету иногда дают мне из брони киношные билеты! — сделал он вид, что не расслышал ее вопроса.

Там в фойе кинотеатра, в буфете, за пивом с бутербродами, или в сквере, на скамеечке под липами, перед сеансом, они успеют предаться воспоминаниям. Им, внукам — бывшей дворянки и барыни и кухарки из челяди…

— А не из брони — с рук купим! Я в этом деле шустрый, знаете ли!.. Надо ловить удачу прямо за хвост — у автобусной остановки. И погромче спрашивать: кого бояться нам в отечестве родном! Потом — интересное кое-что скажу, честное слово — интересное!

— Ну да, мне и вправду интересно, как вы сумели уломать нашего…

— И об этом тоже! Короче, я за билетами и позвоню к концу работы! И вообще — нужно отметить твое… Поступление на работу! Праздник ведь? Жизнь — борьба со стихиями! Подробности — потом, потом!

И Банщиков пошел к выходу, повернул к лестнице, как-то задумчиво и неопределенно улыбался, спускаясь по ковру. Ну и сюрпризы преподносит жизнь! Уже в такси он все представлял себе пыльный и тесный класс старой провинциальной гимназии, отца, мальчишку тогда, глотавшего капли от кашля вместе со слезами обиды, бессильного против дикой и жестокой злобы однокашников. Представил себе бабку Наташи, даму и вальяжную барыню (может, в том же платье со шлейфом! Небось директор гимназии, лысый пузан, поспешил ей навстречу, чтоб скорей чмокнуть ручку!) — «просительницей»… Три поколения, судьбы и судьбы — эпоха… Нет, не только в протяженности времени было дело. Тогда директор гимназии обязан был понять барыню — люди одного сословия! То есть как бы сговорившиеся на своем особом языке люди! Теперь человек обязан понять каждого как равного. Трудно — а вот обязан! Вот в чем завоевание, и жизнь идет в эту сторону. Вот она — дистанция…

Наташа встала с дивана, поправила платье, даже заглянула куда-то позади себя, что-то там разгладила. Затем принялась смотреть в окно, но, по существу, там ничего не видела — мысли ее были поглощены разговором с Банщиковым. Она и подозревать не могла, как неожиданно скрестились вдруг пути и судьбы людские, как прошлое предстало во всей своей яви сквозь толщу лет, минувших десятилетий…

«Хороший парень», — как-то совсем по-студенчески подумала она о Банщикове и медленно пошла в редакцию.

Зазвонил телефон, и он снял трубку. Ему подумалось, что это — она, и он не ошибся. «Быстро ты, голуба, соскучилась!» — про себя отметил он, приблизив аппарат и поправляя перекрученный шнур. Он почти не вникал в смысл ее слов, вслушиваясь в сам голос: каким он будет сегодня?.. Телефон как-то музыкально проявляет голоса, особенно женские. Давно уже он научился о многом судить в своих знакомых женщинах именно по их телефонному голосу! Надо только уметь слушать… У одних — голос где-то сверху, в самом горле, буднично-засуровелый от бабьих забот, от забвения женственности. У других он, глубокий и грудной, соловьем заливается, манит и ободряет, вселяет надежду в сердце. Он музыка, и в нем тайна музыки!..

Сейчас ее голос вырвался вверх, не звенит он, она расстроена чем-то?.. Она звонит ему впервые, до вчерашней встречи он звонил ей всю неделю. Да, выдалась беспокойная неделя… Внезапная влюбленность? Налетает, как незваный штормовой ветер посреди штиля? Все о ней думал — и звонил, звонил. Какое-то наваждение нашло. Сколько нервов — и все пустое…

Прижимая подбородком трубку к плечу, он сосредоточенно расправлял закрученные витки шнура. Казалось, разговор ему лишь мешал. Желваки мерно перекатывались под смуглой, туго натянутой кожей лица. Редактриса заводской их многотиражки ему сказала, что у него — «плакатное лицо». Сомнительный комплимент… Плакатное лицо — под стать его, видать, плакатным стихам? Редактрисе они нравятся как будто, подчас сама звонит, смеется, мол, «очередной социальный заказ»! И вот печатает его стихи почти ко всем краснокалендарным датам. А есть у него стихи посерьезней — редактриса лишь усмехается: «Это нам не надо!» Кому — «нам»? Хотел бы он это узнать…