Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Что мы наделали!.. Не плачь, милая… родная моя… не плачь… Что мы наделали!..

Так же внезапно оторвавшись от нее, он рванул дверь, выскочил на площадку и стремительно сбежал вниз.

Всю ночь она выплакивала последнюю надежду на любовь, желание любить. Только под утро к ней пришло тупое спокойствие. Она свалилась и уснула прямо в своем «счастливом» платье, измятом и мокром от слез.

Потом она еще встречала мужчин, проявлявших к ней повышенный интерес, завязывались какие-то отношения,, но они не приносили радости, только утомляли.

— Я стала холодна, как собачий нос, — говорила Вера.

От Глеба она больше не получала писем, поздравлений. Шли годы, и она даже не знала, жив ли он.

А прошлым летом он неожиданно позвонил, сказал, что находится с Петей в Ленинграде и хочет показать ей сына.

Они пришли: совсем седой Глеб, с резкими морщинами на лице, но по-прежнему прямой, элегантный, и четырнадцатилетний высокий мальчик, до смешного похожий на отца не только лицом, но и всей повадкой, манерой говорить. Глеб рассказал, что они вдвоем путешествуют на машине. Он хочет показать Пете Ленинград, потом они поедут в Прибалтику, а оттуда домой.

— На спокойных участках папа учит меня водить, — сказал мальчик, — а машину я уже хорошо знаю. Правда, папа?

Глеб улыбнулся ему. Вера заметила, что он не сводит глаз с сына, никого не видит, кроме него, а на нее смотрит только чтобы проверить ее впечатление от мальчика. На традиционный вопрос Веры, кем он хочет быть, Петя твердо ответил:

— После школы поступлю в Кораблестроительный. На корфак. Папа его кончал. Сначала мы думали о физмате, а потом решили, что должна быть преемственность.

Разговор вертелся вокруг Петиных дел. Очевидно, это была единственная тема, интересовавшая теперь Глеба.

Отец и сын все время говорили «мы»: три раза в неделю мы ходим в бассейн, в выходные дни — мы на лыжах, мы собираем научную фантастику, два раза в неделю мы говорим только по-английски, каждое лето мы путешествуем…

Хорошо быть с сыном на «мы»!

— Через три года Петр кончит школу, я уйду на пенсию, и мы переедем в Ленинград, — сказал Глеб.

— Папа, я прошу тебя! — с непонятным волнением воскликнул мальчик.

— Тебе так не хочется переезжать? — удивилась Вера.

— Не терплю разговоров о пенсии, — заскрипел маленький Глеб, — у него железно варит котелок, а он…

— Мне было бы приятнее услышать, что у меня хорошо работает голова, — тщательно выговорил отец.

— Не будь пуристом, — так же ответил сын, — сейчас принят сленг.

Они с отцом разговаривали на равных — мужчины, друзья.

Вскоре Петя посмотрел на часы и сказал:

— Папа, стенд ап!

— Да, нам пора, — поднялся Глеб, — мы сейчас едем в Петергоф.

— У нас очень напряженная программа, и мы не можем нарушать график, — объяснил Петя.

Глеб дал сыну ключи от машины, отправил его вперед и быстро спросил:

— Как он тебе?

— Увидела тебя подростком, — засмеялась Вера.

— Он способнее меня и, надеюсь, будет счастливее, — серьезно ответил Глеб и, посмотрев на нее, спросил: — Сколько мы не виделись? Лет десять? А ты молодцом — мало изменилась. Скоро будем видеться чаще.

— Ты действительно собираешься переезжать?

— Не могу расстаться с ним. И неизвестно, сколько мне еще отпущено… Все-таки уже шестьдесят четыре…

Выйдя на балкон, Вера увидела, как Петя старательно протирает ветровое стекло, потом подошел Глеб, что-то сказал ему и, вынув платок, так же старательно вытер лоб мальчику, оба засмеялись, сели и уехали.

Эта встреча не взволновала Веру, она даже подумала, что не завидует жене Глеба — он целиком поглощен сыном, — не много же ей остается.

— Я бы так не могла, — убежденно сказала Вера. — Я бы тоже старалась влиять на сына, требовала бы внимания к себе.

Поезд подходил к Ленинграду, собственно, уже шел по городу — за окном мелькали многоэтажные дома нового района. Разноцветные светящиеся окна делали их похожими на макет театральной декорации.

На перроне было ветрено, сыро, и Вера почти побежала к спасительному теплу и свету метро.

Подходя к дому, она снова заволновалась: что меня ждет? Где Петя? Может быть, он искал меня?

Выгрузив набитый почтовый ящик, она среди газет нашла письмо от Даши. От Тани опять ничего! Больше двух месяцев не пишет. Полное отчуждение.

В квартире было тихо, пахло нежилым. Вера включила свет. Из всех углов на нее смотрело одиночество. Мысли завертелись по привычному кругу. Чтоб не поддаваться им, Вера быстро надела очки и села читать письмо.

Даша всю жизнь играла в периферийных театрах. В войну она потеряла мужа-летчика, хватила лиха, убегая пешком от немцев с годовалой дочкой на руках, — театр не успели эвакуировать. Замуж больше не вышла, одна вырастила дочь. Последние пятнадцать лет она работала в большом приморском городе, была там любимой артисткой, получила «заслуженную».

Даша писала, что ушла на пенсию — она была старшей на курсе, — проводили ее не только пышно, но и сердечно, уговаривали поработать еще, но она решила, что нужно уходить вовремя, пока еще просят остаться. Теперь она меняет квартиру на Ленинград, хочет вернуться к родным пенатам, к подругам. Скоро приедет на разведку.

«Завтра позвоню девочкам, — подумала Вера, — пробьем «большой сбор».

Институтские подруги сохранили дружбу на всю жизнь. Многие работали в других городах, но стоило кому-нибудь приехать, как все, бросив дела, семьи, сбегались на «девичник». Пожилые, много пережившие женщины, уже стоящие на пороге старости, они друг для друга оставались девочками. С прежней откровенностью рассказывали о себе все — «вываливали себя на площадь», не сомневаясь в душевном участии подруг. По-прежнему, горячо споря, обсуждали дела каждой, искали способы помочь. Потом вспоминали юность, хохотали, пели старые студенческие песни, действительно на глазах молодели и искренно говорили друг другу: «Ты почти не изменилась!»

Раздеваясь, стеля постель, Вера вдруг подумала, что если Даша переедет, то она сможет с ней работать. «У Дарьи есть режиссерская хватка, хороший вкус, и она совсем своя — я не буду ее стыдиться. Ведь я еще могу! Все могу! — убеждала она себя, вспоминая взволнованные лица, напряженную тишину, в которой ее слушали. — Хорошо, если замполит завтра свяжется с нашими и пригласит персонально меня. Пусть знают, что я еще имею успех. Но принципиально это ничего не изменит. Необходима новая программа!»

— Побороть малодушие! Плюнуть на самолюбие! Заставить себя начать! — полным голосом, как заклинание проговорила Вера. — А потом втянусь. Только бы не остыть! Завтра же пойду в библиотеку, наберу свежих журналов…

Замаячил огонек надежды. Остановившись на полдороге с полотенцем в руках, она стала вспоминать: «Что-то интересное мне попалось недавно? Я еще подумала: вот бы сделать! Надо найти что-то очень сегодняшнее, и чтобы точно «легло» на меня…»