Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Женишься!.. Правда?..

Он наклонился и поцеловал ее. Когда Римма почувствовала его твердые горячие губы, она чуть не потеряла сознание.

Через неделю они отправились в загс. Свадьбу решено было не устраивать.

— В криках «горько!» есть что-то… пошлое, — морщась, говорил Борис, — предпочитаю целовать жену без скопления народа.

Наталья Алексеевна поддержала его, а Римме было совершенно все равно — главное, Борис с ней. Из загса они приехали домой, вчетвером пообедали, выпили бутылку шампанского и обсудили, как устроить их будущую жизнь. Борис хотел забрать жену к себе — у него была небольшая комната, Римма, не желая начинать семейную жизнь с ссор, молчала, хотя ей страшно было уйти от бабушки, мамы. Дело решила Мария Леонтьевна.

— Не позволю, — категорически заявила она, — во-первых, это неразумно — девочке нужно учиться, а ты еще хочешь свалить на нее хозяйство. Во-вторых, пожалей меня… — у нее задрожало лицо, — не лишай единственной радости… Много ли мне еще осталось…

И Борис переехал к ним. Он удачно разместил в Римминой комнате свое «приданое» — беккеровский кабинетный рояль, шкуру белого медведя, большое кресло, ноты, книги. Римма помогала ему, только иногда останавливалась с испуганным лицом и недоуменно говорила:

— Я все еще не могу поверить, что ты со мной.

Она ошеломляла сдержанного Бориса искренностью выражения любви. В их первую ночь она горячо шептала:

— Я так боялась… оказывается — сумасшедшее счастье…

Борис молча прижимал ее к себе.

Их семейная жизнь наладилась легко. Римма безоговорочно признала авторитет мужа. Все больше любя его, она изо всех сил заботилась о нем. Привыкшая, что все для нее делает бабушка, теперь она хватала его рубашки, платки — выстирать. Выискивала плохо державшуюся пуговицу, дырочку на носках.

Борис смеялся:

— Скоро ты начнешь отрывать пуговицы, чтобы иметь возможность их пришить. Примерная жена!

Он перевелся в заочную аспирантуру и начал работать в музыкальном училище, взял там большую нагрузку: класс рояля и концертмейстерские часы у вокалистов, объяснив протестующей Римме:

— Я должен зарабатывать. Из того, что я переехал к вам, не следует, что мы должны жить на иждивении твоей мамы. К тому же, ты отчаянная тряпичница, а это весьма разорительно.

Римме пришлось замолчать — она вечно вздыхала: «Какое платье я видела в «смерти мужьям»! А в Пассаже продаются дивные туфли… Очень хочется бархатный костюм…»

Днем они виделись мало — оба были очень заняты, но Борис всегда старался зайти за ней в институт, а если ему не удавалось, то каждые полчаса звонил домой: пришла ли Римма.

Однажды он признался:

— Ты — моя ахиллесова пята.

— Кто, кто? — переспросила Римма. Она отлично помнила мифологию, но ей очень захотелось еще раз услышать это.

— Уязвимое место. У меня вечный страх, что с тобой что-то случится.

Весной у них появилась серьезная забота: Римма кончает институт, а где ей работать?

— В ленинградские театры меня не возьмут, об этом и думать нечего, — говорила она печально, — в другой город я без тебя не поеду, а тебе бросать хорошую работу, порывать связь с Консерваторией невозможно — ты способнее меня.

И вдруг ей сказочно повезло: в небольшом ленинградском театре молодая актриса ушла в декретный отпуск, главный режиссер приехал в институт присмотреть ей замену, вошел в аудиторию, где должен был репетировать выпускной курс, занятия там еще не начались, а маленькая забавная девчонка что-то смешно показывала окружившим ее студентам. Он сразу решил взять ее. Поговорил с мастером курса, тот сказал о ней добрые слова — кто станет вредить своей ученице, — и ее приняли в театр.

Пока шли переговоры, оформление, Римма ни слова не говорила дома — боялась сглазить, но когда все было окончено, она помчалась к Борису в училище, устроила там переполох, потребовав, чтобы его немедленно вызвала по неотложному делу. Борис, очень встревоженный, вышел к ней, она крикнула:

— Боренька, ура! Приняли в театр! — и повисла у него на шее.

Он поставил ее на пол, сделал строгое лицо и тихо сказал:

— Поздравляю. Ликовать будем дома. А сейчас — брысь отсюда!

Вечером же вместе с поздравлениями она получила от мужа и выговор:

— Пора тебе, Римок, повзрослеть. Нельзя так врываться, поднимать крик. В будущем прошу тебя приходить в училище только в чрезвычайном случае.

Все-таки ей иногда попадало от Бориса, она обижалась, но долго сердиться на него не могла, тем более что, увидев ее огорченное лицо, он с ласковой иронией говорил:

— Ты у меня почти совершенство. Еще бы отсечь твою избалованность — что хочу, то ворочу, — была бы совершенством вполне законченным.

Летом они поехали отдыхать в деревню под Лугу, где теперь жила Риммина старая подруга Лена Медведева. Поселились у нее, вели растительный образ жизни — спали на сеновале, ходили босиком, купались в быстрой холодной речке. Деревню окружал лес, настоящий, дремучий. В жаркие дни они любили бродить по нему, наслаждаясь запахом разогретых сосен, всегда обнаруживая что-нибудь новое: то солнечную земляничную полянку, то заросли малины, то сине-зеленый глаз лесного озерка… А через неделю в их беззаботную жизнь ворвалась телеграмма Натальи Алексеевны: «Бабушка тяжело больна. Немедленно приезжайте».

Они сразу побежали к шоссе, Борис остановил телегу, сунул возчику деньги, и тот повез их на станцию. Едва успели на последний поезд. В пустом вагоне Римма, прижавшись к мужу, со слезами твердила:

— Что могло с ней случиться? Она же была здорова… Может быть, ничего страшного? Просто мама испугалась…

Только в половине третьего они добрались домой. В маминой комнате горел свет. Наталья Алексеевна сидела у стола очень прямая, с неподвижным лицом, увидев их, она медленно проговорила:

— Все… Бабушки больше нет…

— Как?!. Когда?.. Почему?.. — заплакала Римма, обнимая мать.

Наталья Алексеевна прижалась к ней и затряслась в сухих рыданиях. Борис заставил обеих выпить валерьянки, и тогда Наталья Алексеевна скупо рассказала:

— Вчера пришла, она лежит в коридоре… Вызвала сантранспорт… Кровоизлияние в мозг… умерла, не приходя в сознание… сегодня в восемь часов двадцать пять минут…

Наталья Алексеевна слегла, и только теперь Римма узнала, что у нее больное сердце. Она неотлучно сидела возле матери, держала ее руку, ни в чем не принимая участия, — все хлопоты и заботы Борис взял на себя. Приходили какие-то люди, говорили сочувственные слова… У бабушки в гробу было спокойное прекрасное лицо…

На кладбище стояли деревья с пышной листвой, пели птицы… На могилу положили венки, засыпали ее цветами… И они вернулись в опустевший дом.