Мира Смирнова - За окнами сентябрь

На следующий день Наталья Алексеевна, несмотря на запрет врача, вышла на работу, объяснив протестующей дочери:

— Мне так легче.

А Римма, оглушенная первым горем, тенью ходила по комнатам, пугая Бориса неожиданными восклицаниями:

— Даже не простились!.. Может быть, она звала меня?.. Неужели я больше ее не увижу?.. Не могу себе представить…

Однажды Борис, не в силах вынести звенящей тишины в квартире, сев к роялю, заиграл «Лунную сонату» Бетховена, и Римма вдруг почувствовала, что от музыки становится легче, она что-то объясняет, успокаивает… И после этого сама просила:

— Поиграй, пожалуйста.

Как-то Наталья Алексеевна, глядя на бледную лохматую Римму, неодобрительно заметила:

— Не понимаю, почему горе мешает причесаться?

Римма заглянула в зеркало и ужаснулась: «На кого я похожа?!», с тревогой посмотрела на мужа: «Он разлюбит меня…» И, снова вернувшись к мыслям о бабушке, подумала: «Как она сердилась бы: распустеха, неряха…» С этого дня она начала следить за собой, и сразу выяснилось, что нужно что-то простирнуть, погладить — бабушки-то нет! Одно дело потянуло за собой другое, и она начала постепенно оживать. А тут подошло начало занятий у Бориса, открытие сезона в ее театре, и, когда она спросила мужа: «Как ты думаешь, в чем мне пойти на сбор труппы?» — он понял, что самое тяжелое время позади.

В театре Римму приняли хорошо, подтрунивали над ее молодостью: «Требуется няня с солидными рекомендациями», начали вводить в два старых спектакля, дали небольшой эпизод в новой пьесе. Домой она прибегала оживленная, с увлечением рассказывала и, разумеется, показывала своих новых товарищей — Борис заочно познакомился со всей труппой. Снова она мечтательно говорила:

— Очень хочется темное строгое платье, отделанное кожей… Я уже придумала, как шить…

— И так от твоих платьев деваться некуда, — пытался укротить ее Борис.

— А такого нет. Мне нужно выглядеть старше, у меня девчоночий вид.

— Это не самое страшное, хуже будет, когда тебе захочется выглядеть моложе.

Однажды он сказал:

— Я хочу знать: есть у меня жена или нет?

— Не понимаю… — растерялась Римма, — а я?

— Хватит нам кормиться в столовках! Должен быть домашний очаг, а на очаге горячий обед, ужин, завтрак. Ты не так перегружена, вполне можешь успеть.

И Римма занялась хозяйством. При бабушке в доме ели вкусно. Она умела приготовить из обыкновенного мяса душистый бульон, сочное жаркое, тающие во рту пирожки. А голубоватая смоленская каша! А муссы! А «наполеон»! Римме до таких высот было далеко, но, начав по просьбе мужа, она неожиданно увлеклась, выспрашивала у опытных хозяек рецепты, подходила к ним творчески и краснела от гордости, когда Борис, пообедав, говорил:

— Появилась опасность, что тебя заберут шеф-поваром в «Асторию».

О бабушке Римма вспоминала теперь с тихой грустью и часто думала, что та была бы довольна ею — все у нее в порядке.

Медведевы жили на одной площадке со Щегловыми и занимали на иерархической лестнице Федора Ивановича следующую ступень. Отношения между семьями были близкие. Андрей Михайлович, потомственный рабочий, был токарем высочайшей квалификации, в экстренных случаях за ним даже присылали машину с завода.

Невысокий, плечистый, почти квадратный, на короткой сильной шее прочно сидела круглая голова с густым седеющим ежиком. Он имел суровый вид, который смягчали необыкновенно живые карие глаза и добрая застенчивая улыбка. Римме он казался старым, хотя ему не было еще пятидесяти.

У Щегловых постоянно что-нибудь портилось, ломалось. Римма давно заметила: вроде бы неодушевленные предметы, а отлично понимают, как с кем себя вести. С ней они черт знает что себе позволяли! Тогда она бежала к Андрею Михайловичу, который, казалось, одним своим появлением усмирял их: электрический чайник быстренько закипал, в уборной, где с ниагарным шумом низвергалась вода, наступал штиль, неподдающиеся замки покорно открывались и запирались. Его большие руки прикасались ко всему неторопливыми, точными, ласковыми движениями. Римме он объяснял: «Любая вещь, как и человек, доброго отношения требует. А ты — торопыга: схватила, дернула, стукнула, она на тебя и обиделась».

Жена его, Елизавета Петровна, медицинская сестра, была высокая, полная, круглолицая, с пышными русыми волосами, собранными сзади в тяжелый узел. На виски и лоб у нее выбивались крутые завитки, придававшие ее милому лицу несколько кокетливый вид, очень сердивший Андрея Михайловича. «Уберите ваши завлекушечки, Елисавет Петровна, — недовольно бурчал он, — не по годам!» Он любил ее нежно и почтительно, переход на «вы, Елисавет Петровна» был проявлением неудовольствия.

Римме очень нравилось у них. Почти вся мебель была сделана руками Андрея Михайловича, он постоянно ее подновлял, полировал, и она выглядела как новая. Полы блестели. На подоконниках, стенах, резных подставках («жардиньерки» — называла их Мария Леонтьевна) стояли и висели горшки с комнатными растениями. Листья у них были сочные, глянцевитые, цвели они пышно — им хорошо жилось в этом доме.

В квартире пахло чистотой, цветами, вкусной едой. Елизавета Петровна любила и умела стряпать, а еще больше — угощать. Она постоянно приносила Щегловым попробовать то кусок холодца, то пирог с капустой, то медовый пряник. Мария Леонтьевна спешила взять реванш и отправляла к ней Римму с грибной икрой, «генеральской редькой», куском «наполеона». После смерти бабушки, когда Римме пришлось взяться за хозяйство, Елизавета Петровна стала ее главной наставницей.

Зайти к ним и не сесть за стол было невозможно: открыв дверь, Андрей Михайлович сразу кричал: «Хозяюшка, гости пришли, собирай на стол».

Глядя на них, Римма понимала выражение «жить друг без друга не могут» и старалась понять, как им удалось пронести и сохранить такую любовь через всю жизнь. Сумеют ли они с Борей? Женаты меньше двух лет, а не раз уже ссорились.

У Медведевых было двое детей. В старшего их сына Сережу Римма смертельно влюбилась, когда ей было восемь лет, а ему, увы, семнадцать и он уже был курсантом артиллерийского училища. Поразил он ее воображение, надев курсантскую форму.

В то лето Мария Леонтьевна вместе с Медведевыми снимала дачу в Мартышкино. Сережа приезжал к ним в увольнение, и Римма обмирала при виде его: высокий, светловолосый, в галифе и гимнастерке, туго перетянутой ремнем, заломленной фуражке, он широко шагал, откинув плечи и мягко переламываясь в талии. У него была девушка, по вечерам он на велосипеде уезжал к ней на свидание, а Римма мучилась бессильной ревностью, не зная, как им помешать. Однажды она улучила минуту и проколола гвоздем шины. Он долго удивлялся, чертыхался, а потом побежал… Она-то надеялась, что он останется чинить, а он побежал! Сережа давно уже окончил училище, женился на своей девушке и теперь служит где-то в Сибири.