Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Потом соберет свои пожитки и уйдет…. Уедет в Подгорск, поступит в депо слесарем, а потом станет ездить на пассажирском паровозе.

Володя жаждал скорейшего объяснения, но никто в контору не заходил, и пыл его постепенно остывал…

Вечерело. Красноватые лучи глядевшего сквозь хмурые тучи солнца проникали в окно, косо ложились на стены. Пора собираться и домой. Володя встал из-за стола, привел в порядок книги, собирался уже уходить, как вдруг в контору вошел Друзилин. Он был чем-то озабочен. По громкому его сопению Володя понял: мастер знал обо всем. И при взгляде на этого мягкого, всегда смущенного чем-то человека он почувствовал раскаяние.

Константин Павлович присел на табурет, постучал толстыми пальцами по столу.

— Ты это что же, Дементьев, а? — тихо спросил он, глядя на Володю усталыми, сонными глазами. — Бастовать начинаешь?

Не поднимая головы, Володя ответил:

— Я не бастую, а только не хочу носить воду…

— Не хочешь? Гм… Гм… А как же? — Брови Друзилина поднялись. — А я разве не носил? В твои годы… Я помои выносил артельному старосте… Навоз чистил из-под свиней. Да. И меня били. Да. Били деревянным шаблоном… А тебя разве бьют?

«Сейчас скажет о сапогах», — подумал Володя. Но Константин Павлович, по-видимому, совсем забыл о подарке, продолжал задумчиво и печально:

— Большое дело сразу не делается, Дементьев. Я тебя хочу человеком сделать… А ты… Вот я скажу отцу — не похвалит он тебя. Ты еще молод, очень молод. Тебе надо быть послушным. Вникать в дело.

— Я вникаю. Я не отказываюсь от работы… — Володя покраснел, теребя подол ситцевой рубахи. — Если понадобится — и на линии буду работать.

— Гм… На линии? А грубишь зачем Анне Петровне? Зачем?

— Я не грубил.

Мастер вздохнул, покачал головой.

— А в жандармской за что сидел? — вдруг спросил он.

Володя испуганно разинул рот.

— Вы знаете?..

— Да, знаю. Все знаю. Другой бы за это прогнал тебя, а я — нет. Ты еще маленький. Не взрослый…

— Я не маленький, — обиженно сказал Володя.

— Нет, маленький. Ты еще ничего не понимаешь…

Володя смущенно молчал. Константин Павлович продолжал:

— Не понимаешь, как тяжело людям жить… Гм… Гм… Но ты поймешь…. Только не груби тем, кто добро делает… Будешь еще грубить?

— Не буду. Ведро вытащили? — мрачно спросил Володя.

— Ефрем вытащил. Ничего.

Друзилин вынул из кармана плаща какую-то круглую, отливавшую коричневым лаком коробку, подал Володе.

— Держи… Это рулетка. Ленточный метр. Доверяю тебе. После воскресенья поедешь со мной на линию и сделаешь промеры мостовых быков. Согласен?

Володя обрадованно покачал головой, спросил:

— А как?

— Я покажу.

Константин Павлович взял из рук Володи рулетку, щелкнул медным рычажком, выпустил черную блестящую ленту с делениями и цифрами. Приложив ее во всю длину стола, спросил:

— Ну-ка, — сколько?

— Сто двадцать, — ответил Володя.

— Правильно. Сто двадцать сантиметров. Это длина. Ну, а чтобы узнать площадь стола?

Володя измерил ширину, быстро перемножил цифры. Все это он отлично знал еще в школе. Но промеры мостовых быков казались ему чем-то непостижимым. Володя благоговейно положил рулетку в ящик стола, Друзилин потрепал его по плечу.

— Эх ты, забастовщик… Теперь будешь ездить со мной на линию. — Мастер подмигнул. — Как только понадобится воду носить — я тебя с собой на дрезину, а?

Володя благодарно посмотрел на мастера. Друзилин продолжал:

— Только не хвастай, что я с тобой по-хорошему. Ты говори, что крепко ругал тебя. И Анне Петровне не перечь. Рабочим говори, что мастер, мол, очень сердитый. У нас, брат, уважают только сердитых. Да, Дементьев, не любят меня рабочие…

Друзилин, уныло горбясь, ушел. Володя быстро оделся и, немного поколебавшись, вынул из стола рулетку, бережно завернул ее в бумагу, спрятал за пазуху. Надо же было похвастать перед домашними столь высоким доверием начальника. Промерка мостовых быков, по мнению Володи, была под силу только технику да самому дорожному мастеру…

Длинный санитарный поезд с крупными трафаретами на вагонах — «Тыловой кадр Западного фронта» — отправлялся с полустанка Чайкино. Володя прицепился к ступенькам последнего вагона, доехал до Овражного. И, когда спрыгнул с поезда, за ним все еще тянулись запахи йодоформа, аммиака и кухни.

На перроне ходили жандармы, подозрительно всматриваясь в лица пассажиров. Тревога последней ночи не улеглась и здесь.

Знакомый голос окликнул Володю. Он обернулся. К нему, улыбаясь, подходил Алеша Антифеев. Друзья поздоровались, забыв о недавней размолвке.

— Ну, брат-гимназист, как дела? — Алеша показался Володе еще более тощим и высоким. Форменная, по-видимому, отцовская фуражка телеграфиста залихватски, боком, сидела на его голове…

— Ты что же это, химик? И вправду рассерчал? Как дела, спрашиваю? — тормошил Алеша товарища.

— Дела, как сажа бела, — сказал Володя.

Друзья шли по перрону, взявшись за руки. Володя рассказывал о ночном налете стражников, о встрече с Софриком, о своих догадках по поводу судьбы Ковригина.

— Опять Ковригин! — отмахнулся Алеша. — Брось ты о нем. Почем ты знаешь, что это Ковригин бежал?

— Знаю. А кто же еще?

— Ерунда, Ковригин в тюрьме. Сам мне письмо читал. Все говорят — это жулики хотели ограбить плательщика. Их уже поймали.

— Поймали? Не может быть! — воскликнул Володя.

— Чудак. Почему не может? — Алеша скучающе усмехнулся. — А я, брат, уже учусь на телеграфе, — хвастливо сообщил он. — С ученического аппарата скоро на действующий пересяду. Шестьдесят знаков в минуту даю. Ох, и здорово! А интересно как! Куда там гимназия! Сидишь в Овражном и перестукиваешься с телегурами по линии. — Глаза Алеши оживленно блестели. — С Подгорской одной ученицей познакомился по аппарату… С Дорой… Я ее, конечно, не видел, но, брат, чувствую — ох, и девка! Как придет, сейчас же тюк-тюк ключиком, как курочка лапкой. Алш, Алш… Это значит: зовет меня — Алеша. Я подхожу и давай лясы точить. О чем мы только с ней не говорим… По половине катушки ленты срабатываю. — Алеша наклонился к уху Володи: — «Целую, говорит, тебя, Алеша… Ты такой славный…» Ха-ха!.. Во, брат!..

— Да ну? — изумился Володя. — По аппарату? Целую?

— Вот те крест! — перекрестился Алеша. — Она, брат, такая ласковая, лучше сестры, ей-богу! Так и кажется, слышу ее голосок. Все время о ней думаю. Так и тянет к аппарату… И сегодня говорит: «Приезжай в Подгорск, встретимся. Посмотрю, какой ты…» А я не поеду. Боюсь. Увидит, какой я красивый, и убежит.

Володя уже завидовал товарищу: все, о чем рассказывал он, было так интересно и ново. Вот если бы он мог так же разговаривать с Зиной!

— И скоро ты будешь телеграфистом? — спросил Володя.