Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Алексей Тихонович на секунду обернулся к ней, и Виктору Дмитриевичу показалось, что Мещеряков шепотом приказал: «Назад!» Маргарита Владимировна спрятала ключ, вытерла платочком сжавшиеся губы. А Мещеряков продолжал в это время говорить:

— Вот, я опять предлагаю вам водку. Выпейте, выпейте...

Кошелев резко отшатнулся, скривился, подался вперед, и его начало мучительно рвать.

Повелительным взглядом Алексей Тихонович заставил Беликову снова подойти и стать рядом с собою. Не оставляя Кошелева в покое, он внушал ему:

— И так с вами будет всегда, как только вы попытаетесь выпить водки... Каждый раз, когда вы будете пробовать выпить, вы будете испытывать страшные мучения, как теперь... Вы не будете больше пить водку, потому что — вредно, вредно, вредно для вас... Вы не будете больше пить водку...

Виктор Дмитриевич ушел из процедурной взволнованный и еще больше поверил в силу Мещерякова. Какую огромную любовь надо иметь врачу к людям, к своему делу, чтобы заниматься таким лечением, такой трудной работой, которая помогает опустившемуся человеку возвращаться в жизнь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

По пути на работу Мария Васильевна Евдокимова отводила внучат в заводской детский садик, а вечером невестка забирала их домой. Малышам доставляло удовольствие ездить утром с бабушкой в трамвае.

У младшего внука, Славы, сегодня был день рождения, и начался он с приятных сюрпризов: на стуле, под сложенной рубашкой, оказались конфеты и шоколад, дедушка подарил лыжи, а бабушка — вязаный свитер, голубой, настоящий спортивный. День обещал еще много радостей. В садике, конечно, испекут именинный пирог с вареньем и не будут наказывать ни за какие шалости, — когда праздновали день рождения соседского мальчика Сени, он спрятал кошку в чемодан воспитательницы, и ему ничего за это не было.

После завтрака бабушка вместе с внуками, как всегда, отправилась на трамвайную остановку. Когда все вошли в вагон, знакомая молоденькая кондукторша, которой Славик сейчас же сообщил о своем дне рождения, поздравила его и оторвала ему билет, чтобы в такой день он ехал как взрослый.

Зажав билет в руке, Славик устроился около окна и тотчас начал дуть на замерзшее, мохнатое от инея стекло, чтобы выскоблить смотровой кружочек. Обгоняя трамвай, сбоку все время шли автобусы, грузовые и легковые автомашины.

Одна высокая грузовая машина вдруг оказалась не сбоку, как все остальные, а бежала почему-то прямо на трамвай. Это было уже совсем интересно. От любопытства Славик даже прилип носом к холодному стеклу.

Но больше он не сумел ничего разглядеть. Что-то больно ударило его в лицо, кольнуло в левый глаз, и Славик упал со скамейки.

Грузовая машина врезалась в моторный вагон. От неожиданного сильного толчка молоденькая кондукторша, потеряв равновесие, ударилась затылком об дверную ручку и потеряла сознание.

Мария Васильевна, свалившаяся на пол, поднялась с коленей, схватила Славика на руки, испуганно начала вытирать платочком его лицо, изрезанное осколками разбившегося стекла. Один осколок острием вошел Славику прямо в глаз, и глаз вытекал. А Славик, все еще не выпуская потемневшего от крови трамвайного билета, подаренного кондукторшей, кричал:

— Ой, больно!. . Бабушка, бабушка... больно!..

В середине дня в отделение поступил новый больной — Подольный.

Подольный — коротконосый, тщедушный человек с толстыми и красными, оттопыренными ушами — напугал Виктора Дмитриевича. Он ни минуты не лежал спокойно, невразумительно, без передышки, нес несуразицу, часто вскакивал. Исколотое черными угрями, большеглазое, жирное лицо его, со старческими широко раскрытыми порами, корчилось в гримасах. Верхняя— заячья — губа нервно подергивалась. Разорвав рубашку, он вспрыгнул на спинку кровати, прокричал три раза петухом и жиденьким, срывающимся тенорком запел: «На бой кровавый, грозный и правый...»

Когда санитарки стащили его, он закричал, дико вращая глазами:

— Отойдите! Я — атом! Сейчас взорвусь!..

Не прошло и пятнадцати-двадцати минут, как, подняв в палате переполох, Подольный снова заголосил:

— Горим!.. Горим!..

Санитарки хотели удержать его. Он вырвался, остервенело ударил старую санитарку ногой в живот. Не мешкая, Мещеряков жесткими пальцами схватил его за руки и так легко водворил на кровать, что Виктор Дмитриевич подивился спокойствию и физической силе врача.

— Слушайте, Подольный, — не повышая голоса и отпуская его руки, обратился к нему Алексей Тихонович. — Если вы сейчас же не перестанете безобразничать...

Подольный воззрился на врача и заорал:

— Уйди!.. Ты — Риббентроп?.. Риббентроп! Риббентроп!..

Алексей Тихонович направился к выходу, сказав дежурной сестре:

— Пусть подурачится. Пойду позвоню в милицию.

Подольный бросился за ним.

— Риббентроп, постой! Я — Черчилль!

— Прекратите безобразничать! — сурово окрикнул Мещеряков. — Ложитесь спать. — Он повернулся и вышел из палаты.

Растопырив руки, Подольный заскакал на одной ноге, горланя всякий вздор. Сзади неожиданно подкрался к нему Кошелев, тряхнул его за плечи:

— Ты чего прыгаешь, как блоха в штанах? — Старик еще раз тряхнул его и уложил на койку.

Подольный угомонился.

Ночью он разбудил Виктора Дмитриевича:

— Как доктор — ничего? — совсем здраво спросил он еле слышным шепотом.

Виктор Дмитриевич почувствовал липкое прикосновение холодных и мокрых рук Подольного, цепких, как у утопающего.

— Договориться с доктором можно?.. По пьянке у меня дело одно вышло, — пояснил он.

Кошелев вылез из-под одеяла, шлепая босыми ногами, подбежал к кровати Подольного. Нагнулся к самому его лицу и быстро проговорил:

— Если ты, гад, доктора нашего или санитарку какую хоть пальцем тронешь... смотри! Мозги тебе сдвину. Тогда по-настоящему, на всю жизнь петухом закукарекаешь...

Подольный замолчал, сунул голову под подушку.

Утром к Мещерякову пришла жена Подольного. Она попросила справку, что муж — психически больной:

— Доктор, что будет стоить...

Алексей Тихонович сдержался от желания грубо выпроводить эту женщину.

Когда в отделении Подольный начал привязываться к нему, Мещеряков спросил:

— Хотите на экспертизу во Вторую больницу, на Пряжке?

Подольный оглянулся на Кошелева. Старик не отходил от него ни на шаг. Подольный больше не притворялся, говорил с врачом чуть не всхлипывая:

— Это у меня приступ вчера был. Когда я пьяный— всегда чудеса творю. Ничего не помню. Мало ли что делал. Не могу же я отвечать, если делал все без сознания.

— Алкоголик — сознательный человек и полностью отвечает за свои действия, — оборвал его Мещеряков. — Случаи же так называемого патологического опьянения, когда люди действительно ничего не помнят и не отвечают за свои действия, составляют редчайшее исключение. А у таких пьяниц, как вы, водка просто устраняет чувство контроля, присущее трезвому человеку...