Василий Лебедев - Посреди России

— Один раз я приятелю полдня долбил вот этаку ямку…

— Не жадный был… Ученый…

— Ученый, — согласился Генка. — Зимой дело было…

— А ты тогда дурак, что не остался, а ведь он тебя звал.

— Кто звал? — спросил Генка, выкатил глаза.

— Погоди, погоди! Прольешь! Давай допьем!

Прищурясь, Василий разлил в стаканы остатки. Выпили.

— Кто меня звал? — с капустой во рту спросил Генка.

— А! Петр Захарыч звал.

— Кого звал?

— Тебя.

— Куда?

— К себе.

Генка уставился на Василия и никак не мог слизнуть капусту со щеки.

— Когда звал?

— Когда ларь двигали! — вспомнил Василий. — Пей пиво! — Он разлил третью кружку пополам.

Генка прицелился и взял кружку в руку. Выпил.

— Я ему крест сделаю! — крикнул он и стукнул кружкой по столу.

— Правильно!

— Железный, весь будет в завитушках, понял? Сделаю, хоть он и не купил дом.

— Купит.

— Кто? — откинулся Генка.

— Кто-нибудь…

— Эх!.. — Генка снова стукнул кружкой по столу, и она разбилась. Разбилась не вдребезги, на две половины.

Подошла официантка, сняла с Генки кепку и стала выпроваживать приятелей на улицу.

— Принесете за кружку — получите кепку!

А на улице расходилась жара. Прохлада, что была с утра, улеглась, остался яркий солнечный день. Генкина плешина блестела, как начищенная. Они шли по асфальту, чувствуя, что каблуки вдавливаются в разогретое солнцем покрытие, а из окна чайной смотрела официантка и что-то кричала. Они сошли с шоссе, направляясь к колокольне, а мимо них пронеслись одна за одной несколько машин.

Василий и Генка проснулись к вечеру. Куст бузины и земля, выброшенная из ямы, напомнили им, где они. Генка растерянно потрогал голову, пошарил вокруг опухшими глазами, но вспомнил и не стал искать кепку. Настроение его было хуже, чем утром. Хотелось пить, а в затылке при каждом движении кололо и отдавало в виски. Василий тоже приуныл. Он охал и легонько поругивал ликер, но тут же проклинал судьбу, что не на что поправить голову. Ему, как и Генке, было непонятно: зачем они испортили себе день?

— Надо докапывать, — сказал Василий.

Генка молча спустился в яму и принялся за работу. Василий остался лежать под кустом и видел некоторое время, как покачивалась у самой кромки земли Генкина лысина, но прошло какое-то время, и она скрылась. Над грудой глины равномерно взлетали все новые и новые комья.

— Устал?

— Чего? — глухо донеслось из ямы.

— Вылезай, сменю! — покряхтел Василий.

Прежде чем закончить, они сменились дважды.

Лопаты они зарыли в рыхлую землю (завтра пригодятся) и пошли в Зарубино. Дорога назад показалась длинней, может быть, оттого, что и Василий молчал. Только у самой околицы он взбодрился немного, когда увидел свет в своем доме. На Генку ничто в деревне не могло так подействовать и потому, прощаясь с Василием, он молча пожал ему руку.

— Ты чего? Не заболел ли?

— Нет, — ответил Генка, уставясь на приятеля.

— Ну, тогда — всего!

— Погоди… Ты можешь мне помочь в одном деле?

— В каком? — спросил Василий и подумал о деньгах.

— Отойдем…

Они отошли от домов к Генкиному пруду.

— А дело такое: если ты мне друг, Василий, отвяжи бычка от веревочки…

— Не пойму чего-то, — насторожился Василий.

— Видишь, как дело завязалось: дом мне не нужен стал, как и я сам здесь… Не перебивай, я знаю… Значит, дорожка мне легла в другую сторону. В какую — я уже нашел. Кол я там воткну, а чтобы обвиться вокруг него — надо деньги. Куда я поеду — один костюм, одна рубаха, даже шапки нет? Опять же долги, хоть и небольшие. А зачем мне еще и это? Хватит! Сыт тут всем, во как!

— Ну, так что тебе? — опять спросил Василий, сочувствуя и зная в то же время, что если и попросит он денег, дать будет невозможно.

— Мне нужна помощь.

— Какая?

— Тише!.. Я могу получить деньги по страховке, если…

— Не совсем чего-то.

Василий опустил руки по швам и замер, вытянув шею над Генкиной лысиной.

— Вот я до чего дошел… А ты не бойся, Василий, никто про это не узнает. Слева далеко дома, справа Кило-С-Ботинками, так она через пруд, а твой дом и соседние с твоим — за березами. Я все обдумал сегодня. Все подготовлю. Ты только ночью зайдешь во двор и обронишь одну-единственную спичку в старую солому.

— А ты? — выдохнул Василий.

— Меня тут не должно быть. Я уйду при всех на Каменку. Причина есть — жрать нечего, ушел к своим.

— Я не знаю, как тут быть…

— Тут нужен крепкий друг, Василий, и крепкая рука, понял?

— Да это ясно… Только как же это ты родной дом, и вдруг?..

— Не надо, Василий, не надо… Не думай, я не каменный…

— Не знаю, что тебе и ответить, Генка…

— Воспитывать меня не надо, отвечай: сможешь или нет? Если не ты — мне придется самому, но это опасно, понял? Когда загорится дом, я должен быть в Каменке и на виду. Ну, что тебе стоит бросить спичку? А потом я получу страховку, закатимся с тобой в чайную… Ну, сможешь?

— Чего тут хитрого!

— Тогда давай лапу! — Генка сильно встряхнул сразу ослабевшую руку приятеля.

— А когда? — спросил Василий не своим голосом.

— Завтра ночью, если не будет, как сегодня, ветра большого. Солома будет справа, как войдешь в сарай, у стены кухонной. На мосту тоже потрушу, чтобы дружнее взялось. А еще лучше прямо в дому подпалить.

— Нет уж, со двора проще. Так ты завтра с утра уйдешь?

— Нет. После обеда. Я буду в Каменке до тех пор, пока не узнаю, что был пожар, понял? А ты не тяни, если не в первую — то во вторую ночь не зевай. Мне тут каждый день — нож в сердце, понял? Ну, до свиданья!

Они разошлись, но Генка свистнул, когда был уже у своего крыльца, и догнал Василия.

— Чего ты? — опять с опаской спросил тот.

— Слушай, у меня дома есть нечего…

— Ну и пойдем, поужинаем у меня, — обрадовался Василий.

— Нет. Вынеси мне хлеба. Я подожду…

Генка кусал прямо от целой буханки. Хлеб тяжело и плотно ложился в голодный желудок. Голова, переварившая шальную мысль о поджоге дедовского дома, была легкой и принимала в себя только то, что не могло заслонить эту главную, хорошо сложившуюся мысль, что было совсем незначительным или казалось ему таким.

«Порядок! — жестко думал он и тут же весело ухмыльнулся: — Пожарник подожжет, государство деньги заплатит. Порядок!»

Деревня необычно поздно стояла в огнях. У домов кое-где были слышны негромкие людские голоса. Впереди, недалеко от дома окатовской тещи, было слышно, как расходятся: говор в темноте становился все громче — договаривали уже на расстоянии.

Генка жевал хлеб и неторопливо шел вдоль аллеи берез мимо своего дома. Навстречу кто-то спешил, было слышно легкое девчоночье дыхание. Шагов за пять он безошибочно узнал Машу Горохову — ее спорый, радостный бег. Она отскочила в сторону, но Генка раскинул руки и зацепил ее буханкой.