Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

— Зачем идти к тебе? Давай побродим… — так же тихо ответил Валентин. Но пошел за ней.

Мимо прошла какая-то женщина и, оглянувшись, бросила:

— Полуночники!..

Валентин подошел к Любе, взял ее за руку.

— Завтра все знать будут, что мы с тобой гуляем…

— Мне на это наплевать! Не мы первые, не мы последние! — ответила она. Нажала ручку на калитке в воротах и подтолкнула его вперед.

Еле слышно отворив сенную дверь, прошептала:

— Что замолк, будто язык проглотил? Держись правей, не наткнись на прялку…

— Жду, что ты скажешь, — шепнул он.

— Я-то?.. — Она приблизилась к нему вплотную. — А что бы ты хотел?.. — все тише и откровенней шептала она.

…Наутро ему стыдно было с ней встретиться — дорога в разведку шла мимо лаборатории. А Люба, видимо, поджидала его на крыльце. Она помахала рукой. Стоявшие на крыльце рабочие осуждающе смотрели на ветреную девчонку. Но она побежала к нему, крича: «Здравствуй, малышок!» Он поморщился: это было уж слишком. Все сокровенное, скрытое ночью, теперь, на людях, вспоминалось иначе, оборачивалось наказанием… Люба же держалась с ним как ни в чем не бывало. Подбежав, игриво столкнула его с дорожки в траву, прошептала на ухо:

— Быстро закруглю дела и прибегу к тебе в разведку, жди!

Он отстранился от нее.

— Валька, что ты сегодня такой кислый? Чем ты недоволен? — почуяв его отчуждение, спросила она.

— Иди занимайся делом, — грубовато ответил Валентин и быстро зашагал в гору.

— Уже надоела?.. — услышал он ее тревожный вопрос.

И когда обернулся, увидел красное пятно ее куртки, мелькавшее далеко на дороге.

В обед она явилась на сейсмостанцию.

— У нас проб нет, — сказал Курилов.

— Она заболела, — покрутив пальцем у виска, заметил Валентин.

— Верно, — глухим голосом ответила Люба.

— Что бывает, то бывает… — Курилов встал, сложил в ящик столика записи, которые они делали с Валентином. — Я ушел обедать.

— Зачем пришла? Разговоров тебе надо? — недовольно спросил Валентин.

Люба потянулась к нему, но он отстранил ее рукой.

— Что ты на меня дуешься, малышок?..

— Неужели ты не понимаешь, что ведешь себя просто глупо?

— Быстро же ты охладел… малышок… — с трудом выдавила из себя Люба.

— Ты говоришь таким тоном, будто я наградил тебя младенцем!.. Извини, мне нужно делом заниматься, — резко оборвал он.

Люба, словно сгорбившись, пошла к лесу. Обида давила ее. Когда он ночью ушел от нее, она долго лежала с открытыми глазами и сердилась то на себя, то на него… Теперь она сердилась только на себя: не смогла повести себя иначе, открылась вся сразу, с первого вечера, с первых слов!..

…И вот Валентин снова сидел один в сейсмостанции и снова раздумывал обо всем, что произошло за эти дни… Ему было стыдно и досадно, что он ничего не мог обещать Любе. Он искал оправдание себе в том, что у него очень много работы, которая требовала, чтобы он окунулся в нее с головой…

В последнее время геологические партии значительно пополнились разведочными механизмами и аппаратурой, резко возрос и темп работы.

Валентин не мог отставать от товарищей. Теперь он уже не мыслил себя вне этой партии. Геологическая партия — это он сам, это его явь, его сон, его мысли, его желание. Он теперь чувствовал личную ответственность за каждую ошибку в работе его геологической партии — ответственность не перед кем-либо, а перед самим собой. Он имел право работать столько-то часов и забывал, что существует какое-то время. Только интересы работы теперь определяли его интересы, распорядок его жизни.

Послышался собачий лай. Валентин разогнул одеревеневшую спину, повернул к себе настольные часы — было уже девять. Взглянул в окно и никого не увидел. Темень, хоть глаз коли.

Собака залаяла совсем близко. Заскрипела дверь, и на пороге появился коренастый и, как всегда, лохматый Тихон с огромным рыжим псом. У пса мощная, широкая грудь, он высок и очень строен. Шерсть на нем лоснится, пушистый хвост загнут крючком. Валентин заметил, что у собаки удивительно умные и лукавые глаза. Синий язык торчал сбоку из полуоткрытой пасти, полной больших острых зубов. Собака кинулась было к Валентину ласкаться, но Тихон крикнул: «На место!» — и она покорно улеглась у ног севшего на табуретку старика.

— Я сегодня за старшего. Проверял посты, вижу — огонек в неположенное время. И думаю: кто припозднился? Дай зайду, — отвечая на недоуменный взгляд Валентина, рассказывал Тихон. — Тут, за бочажком, какая-то тварь боталами-колокольцами бренчит, небось корова от стада отбилась, позвонить в дежурку надобно. — Он взялся за телефонную трубку. — Дежурку мне… Федосей?.. Пошли верхового к Ворчливой курье скотину заблудшую выгнать… Подь ты в пим дырявый! Я на посту, да там убродно, место больно потное, а я в чунях. — Положив трубку, он разогнал рукой дым, поднялся и приоткрыл дверь. — Шибко душной воздух!

Валентин ждал, когда он уйдет, но Тихон вернулся и снова уселся на табурет. Было видно, что он еще не сказал того, ради чего пришел.

— Книжек-то сколько! — Тихон обвел глазами заваленный справочниками стол. И продолжал: — Удивляюсь на свою внучку. Откуда силы берутся? Днем работает, а ночью до петухов с книжками мается… Она у меня сурьезная и отчаянная, тоже сорвиголова…

Тихон достал из сумки термос, отвинтил крышку и, налив в нее горячего черного напитка, передал Валентину:

— Угощайся чагой. Заварка из березового гриба со смородиновым листом, изжогу в момент снимает.

Валентин отхлебнул, терпкий напиток ему понравился.

— Знаешь, какой с Любашкой случай приключился, когда она курсисткой была? — начал рассказ старик. — Сватался там к ней ученый человек, была у него «Волга», был дом и всякого другого достатка хватало. Вскружил, видать, он девке голову, кому не лестно иметь такого ухажера! Но свадьба расстроилась запросто. Купил как-то жених билеты в цирк, и пошли они смотреть представление с медведями. Во время этого представления один топтыгин возьми и соскочи с барьера, от кнута убегал, ну, и сиганул прямо к людям и прямо на Любашку с женихом угодил… Жених мигом драпанул к выходу, а Любашка схватила его стул да мишку по башке как трахнет!.. Тот тоже к другому выходу, убёг без оглядки… Тако-то дело. Выходит Любашка из цирка, а жених открывает дверцу машины, кличет ее: дескать, поехали, а то он плохо себя почувствовал… Оно конечно, медвежья болезнь дело сурьезное… Любашка даже зонтик свой не забрала, так и остался в машине. Хорошо, что у них расстроилось: не пара они. Что он есть? Дым. А Любашка — огонь!

Тихон взял с печки светильник-чашку с жиром и фитилем, продетым в круглую жестянку, и, чиркнув спичкой, зажег фитиль.

— Скажешь Лександру — взял из чулана его нарты, верну.