Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

Тихон взглянул на Валентина и добавил:

— А пустобреха Костю-цыгана не слушай. Любашка его не привечает, ноль внимания и фунт презрения!.. Ну, прощевай, паря, пойду проверю пост на складе взрывчатки, — открыв дверь и пропуская вперед пса, попрощался Тихон.

Валентин задумался. Неспроста приходил старик, неспроста рассказывал эту историю! Видать, ему уже известно об их отношениях… Любаша! Вот она, оказывается, какая!..

Работать Валентин больше не стал и отправился к Курилову.

Начальник партии вычерчивал поисковую карту.

— Александр Максимович, хочу просить отпуск!

— Отпуск? Это еще зачем? Уж не жениться ли собрался? — насмешливо глядя поверх очков, спросил Курилов.

— Ты это о чем? — смутился Валентин.

— Слухами земля полнится. Особенно в таком маленьком поселке, как наш…

— Базарная сейсмика сработала!.. Хочу поехать в Зареченск, устроить свои учебные дела. Думаю оформиться на геофизическую специальность, — говорил Валентин, не глядя в глаза Курилову.

— А еще у тебя какие дела? — поинтересовался тот.

Валентин пожал плечами.

— Больше вроде нет.

— Ты кайся: все мы в молодости куролесили! Может, зазноба есть, у тебя? — допытывался Курилов.

— Есть одна зверюшка, — со смешком сознался Валентин: отпираться было бесполезно.

Зазвонил телефон. Курилов снял трубку.

— Да, он у меня, передаю трубку.

Валентин удивленно поглядел на Курилова, взял трубку, назвался — и вдруг радостно закричал:

— Бегу, бегу! — И выскочил из комнаты.

У тусклого уличного фонаря, когда Валентин проходил мимо него, двое словно бы поспешили обняться. Валентин заметил, что он был в пыжиковой шапке, она — в белых ажурных чулках и черных сапожках. Ревность сдавила его сердце, но он бежал к директорской заезжей — так называли на руднике домик в березнике, где обычно останавливалось начальство. В домике светились, как глаза, два окна. Изнутри доносился чей-то грубый голос. Валентин улыбнулся: это вещает не сказочная голова, а всего лишь радиоприемник…

Войдя в дом, в прихожей повесил на гвоздь ватник, причесал перед зеркалом волосы. Волнуясь, постоял перед закрытой дверью и, тяжело вздохнув, постучал.

Сергей Иванович Рудаков сидел в полутемной комнате за письменным столом и что-то писал. Бумажный абажур торшера освещал половину его лица, блокнот с тисненой надписью «Делегату XXII конференции КПСС» и настольные часы, на них — двенадцать. Сергей Иванович взглянул на сына усталыми глазами и улыбнулся.

— Здравствуй, отец.

— А, блудный сын! — поднимаясь, проговорил Сергей Иванович и крепко поцеловал парня. Выпустив из объятий, он внимательно оглядел его. — Вроде стал уже мужчиной… Солоно приходится?.. Пошли, сынок, чай пить!

В кухонке, посвистывая, кипел на плитке чайник.

— Как поживает Екатерина Васильевна? — спросил Валентин, намазывая маслом кусок черного хлеба.

— Спасибо, хорошо. Нашла новое золотое месторождение недалеко от Рябинового… И кто это придумал эмансипацию — превратил наших женщин в логарифмические линейки? — посмеиваясь, ответил Сергей Иванович.

Валентин разлил по стаканам чай.

— Ты надолго к нам? — спросил он.

— Нет, только повидаться с тобой. В маршруте моей поездки вашего рудника вообще не было, но я не утерпел, заскочил повидаться. Какие у тебя планы? — помешивая в стакане ложечкой, спросил Сергей Иванович.

Он хотел посоветовать сыну вернуться домой и продолжать учебу. Хотел пообещать помочь восстановиться в институте, но промолчал.

— Я здесь занимаюсь, хочу сдать «хвосты» и перевестись на заочную геофизическую специальность. Как Светлана? Кончила институт? Живет по-прежнему одна? — спросил Валентин.

Сергей Иванович внимательно посмотрел в глаза сыну.

— Институт окончила. Работает геологом в Приморье. Живет одна.

Валентин опустил руки и бессмысленно уставился на синюю с белыми горошками сахарницу. Сергей Иванович все еще усердно размешивал в стакане сахар.

Больше на эту тему не сказано было ни слова. Немного погодя Валентин спросил:

— Что стало с Альбертом?

— Осужден. Следствие размотало целый змеиный клубок.

Валентина прошиб пот: с таким дружком можно было плохо кончить!..

Они перешли из кухонки в комнату и заговорили о жизни Валентина. Он подробно рассказал о своей работе, об увлеченности ею, о ближайших планах…

— Передай от меня большущий привет дяде Пете — ну, Попову! — за его добрый совет…

Сергей Иванович посмотрел на возмужавшего, радостного сына. Теперь он был за него спокоен.

— Хочу, сынок, чтобы ты всегда шел по жизни, а не жизнь волочила тебя за собой.

За потемневшим окном послышался шум мотора. Свет фар, пробежав по стеклу, ослепил Валентина. Сергей Иванович поднялся.

— Извини, сынок, должен немедленно ехать на алмазную стройку, меня ждет Степанов, наверно, уже ищет. Рад, что увиделись, у меня на душе стало сразу легче, как в детстве после отпущения грехов и причастия. Мы с Екатериной Васильевной всегда ждем тебя, не забывай свой дом. — Сергей Иванович крепко обнял сына.

Валентин перестал разговаривать с Костей. Сам не думал, что может так возненавидеть человека за то, что Люба с этим человеком обнималась… Конечно, и она хороша!..

Костя однажды принялся вздыхать, клясться и божиться, что это для возбуждения великой ревности все подстроила она сама и даже посулила ему поллитру, но денег не дала. И несколько раз требовал с Валентина трешку.

Не разговаривал Валентин и с Любой. Когда встречал ее на улице, то переходил на другую сторону или проходил мимо, не взглянув на нее, будто и не были они знакомы.

Первое время при этих невольных встречах она лукаво улыбалась, пыталась заговорить, потом улыбка ее стала грустной, и наконец Люба сама стала избегать встреч, замкнулась в себе.

И Валентин, сам того не замечая, теперь старался лишний раз пройти мимо ее лаборатории, в клубе искал ее глазами, следил, с какими подругами она бывает в кино, с кем разговаривает в рудничной конторе, библиотеке, но в измене при всем желании не мог ее обвинить.

Он перестал заниматься, геофизические премудрости не шли на ум, потому что на душе у него все время скребли кошки. Нужно было выпутываться как-то из глупого положения. Но Валентин не хотел делать первый шаг к примирению.

Возвращаясь сегодня со смены, он решил зайти домой, побриться, переодеться и… пойти к ней.

Когда Валентин вошел в свою нетопленую и неприбранную комнату, он не узнал ее — в печке весело потрескивали желтые кедровые поленья, кровать была прибрана, пол подметен, вымытая посуда поблескивала от яркого света лампочки, которая еще утром была тусклой от пыли. У печки на веревке сушились его рубашки, майки, джинсы. Люба в голубом олимпийском костюме и лыжных ботинках сидела на табуретке против открытой печной дверцы и штопала его толстые шерстяные носки.