Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

— Месяца два или три назад, — буркнул Виктор.

— Значит, когда я пришел в институт, она сразу приобрела научную актуальность? Ну, так, так. Ясно! А теперь вот прочти, — протягивая конверт, сказал Михаил Васильевич. И развернул «Правду» с крупными заголовками и портретами новых космонавтов.

Виктор быстро прочел письмо, молча вернул отцу.

— А может, мама права? Может, торопиться не следует? — спросил Михаил Васильевич, снова складывая газету.

Виктор помолчал, нервно кусая ноготь.

— С мыслью о ней я встаю утром, работаю, живу, — покраснев, признался парень.

Михаил Васильевич мягко проговорил:

— Лучшей невесты я тебе не желаю. А мать есть мать. Я приеду, сынок, к вам в Сокольники, и мы с тобой уговорим ее.

— Вы в какую сторону, Михаил Васильевич? — окликнул Проворнов, когда Северцев спустился к выходу.

— В сторону Разгуляя. Поехали, если по пути! — пригласил Северцев, усаживаясь рядом с шофером.

— Хотел поплакаться вам в жилетку на свою неудавшуюся жизнь и просить защиты!.. — шутливо начал Проворнов, развалившись на заднем сиденье.

— Вашей жизни можно только позавидовать, — заметил Михаил Васильевич.

— В нашей научной среде полно своих завистников, не завидуйте мне хоть вы, жизнь у меня воловья. Поверите ли, все время занят только наукой, кроме научной литературы, ничего не читаю… Вы знаете, Михаил Васильевич, сейчас, когда мне уже за шестьдесят, я начинаю задумываться: а правильно ли жил? Всю жизнь меня интересовали только проблемы, дававшие возможность познать научные истины, интересовали только люди, ставшие, вроде меня, подвижниками науки. Еще студентом я слышал от профессоров, что наука требует жертв, и ради нее я пожертвовал всем — у меня не было верных друзей, любимых женщин… — Проворнов сделал паузу. Не услышав сочувственных возгласов и вежливых междометий со стороны Северцева, со вздохом продолжил: — Мне даже не о ком хорошо вспомнить… Выходит, я всю жизнь страшно обкрадывал себя!.. Трудно смириться с этим, когда у тебя уже почти ничего не осталось, дорогой Михаил Васильевич…

— От кого же вы просите защитить вас?

— От завистников из вашего института. Они подставляют мне подножки! У меня большие научные заслуги в геологии, особенно крупные работы у меня, как вы знаете, в области геофизики. Группа ученых академического института сочла возможным выдвинуть меня в члены-корреспонденты Академии наук… Я, конечно, возражал, но, вопреки моему мнению, меня собираются выдвинуть… — разведя руками, сказал Проворнов.

— Вы правильно возражали, Семен Борисович. Мой вам совет: не стремитесь в академики, среди них по статистике самая большая смертность.

— А вот во Франции меня считают ученым с мировым именем… — Проворнов помолчал. — Мне вспоминается нашумевший лет десять назад роман о мытарствах изобретателя, — как видите, ничто не изменилось и сейчас в нашем прогрессирующем мире!

— У меня сегодня хорошее настроение, и я готов говорить на любые темы. Я тоже помню эту книгу. — Северцев уселся вполоборота. — Главные герой и героиня, школьные учителя — математик и географ, решили совершить переворот в металлургии с помощью изобретенной ими литейной машины, слабо представляя себе предмет своего изобретения. Тот изобретатель подает только идею, а аппаратурное оформление ее поручается специализированному институту. Специалисты института не соглашаются с идеей изобретения, и герои терпят всевозможные бедствия от работников института, главка, министерства. Я ничего не имею против педагогов, — наоборот, считаю их подвижниками в своей области. У меня перед глазами проходила самоотверженная работа моей бывшей жены, тоже педагога, но ей и в голову не приходило подавать идею, скажем, рудного комбайна. Известно, что идей существует на свете много. Например, идея полета на солнце. Вот я подал вам, Семен Борисович, эту идею, а вы думайте над ее аппаратурным оформлением… — закончил Северцев и, достав из кармана пачку папирос, предложил закурить Проворнову и шоферу.

— Весьма оригинально! Я вижу, у вас во всем свой взгляд на вещи. И в технике, и даже в литературе, — съязвил Проворнов.

— А вы разве против оригинальных мыслей?

— Вы говорите про оригинальные мысли, а меня до сих пор все еще не покинуло чувство какой-то скованности, пережитого страха, когда приходилось помалкивать и не говорить того, что думал, когда исход научных дискуссий предрешался указанием высшего чиновника, когда тебя обвиняли в идеализме за какую-нибудь сугубо техническую формулу… Нас, дорогой Михаил Васильевич, долго обучали во всем держаться только наезженной колеи, — печально заметил Проворнов.

На улице стремительно темнело. По кузову, по стеклам автомобиля вразнобой застучали крупные градины.

Шофер резко затормозил машину. Северцев окликнул его:

— Что стряслось, Миша? Чего это ты на все копыта осадил?

— Склизко, а частник, известно, нарушает… — недовольно буркнул шофер и, высунув голову наружу, кого-то смачно обругал.

У красного огонька светофора, на углу широкой мокрой улицы, моментально создалась запруда из легковых машин. Ее прорвало лишь при зеленом свете. Поток автомобилей разных марок и расцветок вновь спокойно двинулся вдоль улицы.

— Был я во Франции… — Проворнов и боялся любого упоминания об этой стране, и в то же время словно какой-то бес подзуживал его сделать еще шажок к пропасти, заглянуть туда: перехватит, мол, дыхание или нет? — Вот где каждый делает, что хочет.

Михаил Васильевич досадливо поморщился и попросил шофера остановить машину.

— Я выхожу здесь. Михаил довезет вас куда нужно. На прощанье я хочу дать вам товарищеский совет: хватит, Семен Борисович, критиканствовать и ставить в пример то, чему сами не верите! У меня есть предложение — переходите к нам в институт! Создается новая лаборатория подводной добычи полезных ископаемых. Нужны геологи для разведки подводных месторождений. Дело новое — ищите, пробуйте. Поддержим.

— Я очень благодарен вам, но хочу, чтобы вы знали всё. Во время последней поездки за рубеж я попал в очень скверную историю. Короче — был спровоцирован. Меня все еще гнетет эта история. А вас она не испугает?

Северцев на миг задумался, — его тоже провоцировали не раз, тоже хлебнул соленого, так почему же он должен бояться людей, с честью прошедших через трудные испытания своей жизни?

— Нет.

— Благодарю вас, я подумаю.

Валентин Рудаков, весело насвистывая, завязал шнурок на замшевом ботинке цвета бордо и пошел по бетонной набережной к спортивному корпусу Политехнического института. Два месяца провел он на Кварцевом, на интересной производственной практике и только вчера вернулся домой. Зареченск встретил его золотистой листвой и моросящим дождем. Дул пронизывающий ветер, Валентин поднял воротник нейлоновой куртки.