Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

— Да… Известно, что наши автоматические станции в космосе успешно трудятся на благо человека. Настала пора создать и автоматических разведчиков недр. Оборудованные специальной аппаратурой и сверхточными приборами, они с воздуха передадут свои показания на кибернетическую машину, которая своим электронным «мозгом» выберет из сотни вариантов оптимальный и сообщит номер условного квадрата с повышенной концентрацией полезного ископаемого… В общих чертах у меня все, благодарю за внимание. — Консультант вновь поклонился.

Северцев выжидающе посмотрел на Проворнова.

— Все, что мы здесь услышали, ужасно интересно. Но как быть с запасами сейчас, сегодня? Верите вы в них, профессор, или нет? — задал вопрос Северцев.

— Верю, но с доразведкой, — последовал уклончивый ответ.

После парижской истории, которая, правда, для всех осталась тайной, Проворнов старался не делать никаких заявлений, которые могли бы как-то повредить его авторитету, теперь уже, как он опасался, подмоченному.

Северцев понял, что ответственность за сырьевую базу ему придется взять на себя.

В конце длинного стола он увидел поднятую руку и сказал:

— Пожалуйста.

Поднялся Птицын, втянул животик, розовое, опухшее лицо расплылось в улыбке.

— Товарищ Птицын, из объединения, — представил его Северцев.

Птицын достал из бокового кармана пиджака очки и сложенную вчетверо бумажку.

Присутствующие недовольно зашумели, но Птицын, быстро развернув бумагу, сказал:

— Я понимаю настроение товарищей и потому буду краток. В чем основной вопрос? — спросил он, не отрывая глаз от бумаги, и сам себе ответил: — Не допустить донкихотства, да, да, донкихотства! Для размола руды вы заложили в проекте бесшаровые мельницы своей конструкции, работающие по принципу самоизмельчения. Но где, спрошу я вас, на каком руднике или в каком проекте, у нас в стране применен этот принцип? — победоносно поглядев на Северцева, спросил Птицын.

— Пока нигде, но кому-то нужно начинать первому, — устало ответил Северцев. Он понял, что начинается дискуссия по другому спорному вопросу, от которого ему не уйти, и на заседании бюро райкома партии ему сегодня не присутствовать…

— Мы все хотим быть первыми, — хихикнул Птицын. И продолжал читать бумажку: — В принципе бесшаровое измельчение не вызывает возражений, оно внедрено за рубежом. Но мы к нему не готовы. Давайте спустимся с заоблачных высот на нашу грешную землю: бесшаровых мельниц наша промышленность сейчас не выпускает. Как говорят, есть ножик, есть вилка, но нет рябчика, которого надлежит съесть. Значит, нужно заложить в проекте импортную мельницу. Скажу вам доверительно… — Птицын озабоченно посмотрел на дверь и продолжал тихо, почти шепотом: — Совершенно доверительно — нам с большим трудом через инстанцию удалось изыскать валюту, договориться с фирмой о поставке. И вдруг — пожалуйте бриться — ваш институт возражает: дескать, сами с усами! Вместо благодарности — оставили в дураках. Извинений мы не ждем, будем считать ваше заключение веселой шуткой. Объединение оборудование закупит, вы испытаете, переймете их опыт. Мы должны блюсти государственные интересы! — назидательно закончил Птицын и опустился на стул.

Люди удрученно молчали.

— Что же это получается, товарищи! Птицын — за государственные интересы, а институт — против? Ведь это же чудовищная ложь! — вскочив со стула, крикнул Парамонов. — Новый директор развивает у нас конструкторские работы, они были в загоне, и мы лишь с завистью смотрели на заграничные образцы машин. Мы создали проект своей мельницы; опытный образец ее проходит испытания, и товарищ Птицын дудит не в нашу дуду!..

Вошла пожилая секретарша и молча положила на стол директора записку. Северцев прочел: «Вторично звонит с аэродрома Малинина, сейчас улетает. Очень просит соединить с вами». Михаил Васильевич изменился в лице и, сказав: «Я на минутку», — быстро вышел в приемную. Схватил лежащую трубку.

— Валерия Сергеевна, не может быть, не верю, что это наконец ты!

Секретарша вышла, деликатно прикрыв за собой дверь.

Валерия торопливо рассказала: не могла ответить на телеграмму потому, что четыре месяца бродила по тайге, а по возвращении сразу полетела в Москву рассматривать запасы по Заполярному.

Северцев закричал в трубку:

— Перестань ты говорить про свои месторождения, ведь ты сейчас улетаешь! Я устал ждать тебя, ты это понимаешь?! При чем тут Анна?.. Что за чушь, какое письмо?.. Боже мой, что ты несешь, Валерка?..

Дальше Михаил Васильевич слушал не перебивая, лицо его становилось все более серьезным.

— Нам, как в книгах, Миша, всегда мешал третий… — слышал он печальный голос Валерии. — А теперь все может быть иначе! Только позови… — И она выжидающе замолчала.

— Зову, оставайся! Ты меня слышишь, Валерка?.. Ты меня слышишь? Я спрашиваю… — с тревогой переспросил он, сбитый с толку долгим ее молчанием.

— Да, слышу. Мне нужен месяц для завершения всех дел, через месяц встретимся, — глухо отозвалась она.

Северцев опять закричал в трубку:

— Хорошо! До свидания! Теперь уже скоро я прилечу за тобой! И увезу навсегда! Да, да, навсегда! Я крепко, крепко обнимаю тебя и тысячу раз целую!.. — Он еще долго держал в руке прерывисто гудевшую трубку.

В приемную заглянул Виктор и спросил, сможет ли он сегодня поговорить с ним. Михаил Васильевич рассеянно кивнул головой и вернулся в кабинет, где все еще бушевали страсти.

Он прислушался — спасительное «однако», часто звучавшее в споре, помогало болтунам (их директор знал наперечет) уйти от решения и при этом еще похвалиться своей «объективностью». Северцев не прерывал спорящих и пытался думать лишь о том, как ему завершить обсуждение: резко ответить Птицыну или не удостаивать его ответом? Да и что, собственно, отвечать ему, с кем полемизировать? Птицын остался Птицыным. Но это было бы полбеды. А беда в том, что птицыны еще сидят в государственном аппарате…

Северцев кратко продиктовал проект решения научно-технического совета: «Одобрить основные положения проекта» — и сказал себе, что подобных совещаний он собирать больше не станет.

Кабинет быстро опустел. Птицын подвинул свой стул к северцевскому и, дружелюбно улыбнувшись, спросил:

— Ты недоволен моим выступлением?

— Ты был в своем репертуаре. Главное — поставить вопрос, и пусть он стоит. Так?

— Сколько лет мы не виделись, семь или восемь? — раздумчиво произнес Птицын, словно не замечая резкости Северцева. — Я часто о тебе думал — хотел понять тебя, твои поступки… Вот и сейчас не понимаю, Миша! Ну, скажи ты мне: к чему тебе эта морока с конструированием своей мельницы? Помни, «всякая инициатива должна быть наказуема»… — Птицын укоризненно покачал головой.