Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

Тут он услышал свою фамилию, поднялся, подошел к столу. Поздоровался.

— Как живешь, старый знакомый? — буркнул министр.

— Обживал золотую тайгу, а теперь предлагают алмазную, — ответил Виталий Петрович.

— Степанов экономическую реформу провел одним из первых. Результаты все знают? Полезно напомнить: по сравнению с прошлым годом на Кварцевом на четверть увеличилась добыча руды, на пять процентов поднялось извлечение золота, на двадцать процентов снизилась себестоимость грамма, почти удвоился фонд предприятия — и все это при сокращении численности работающих на сто человек. Расскажи кратко, Виталий Петрович, как вы добились этого, — попросил министр, откидываясь на спинку кресла.

Степанов зачем-то посмотрел в потолок и пробасил:

— За счет сочетания общественного с личным. Буровики, экскаваторщики, бульдозеристы или, скажем, шоферы теперь перекура с дремотой не делают, а кто и сделает, так товарищи вежливо разбудят, потому что каждой минуте счет ведут. Сократился ремонт, бережнее с техникой обращаться стали, в полтора раза возрос коэффициент рабочего времени механизмов. Кончаем с растранжириванием материалов, любой гвоздь ценим. Избавляемся от лишних людей. Например, рабочие драги просили об этом сами: заработки подхлестывают. — Степанов замолчал, ожидая возможных вопросов.

— Экономическая реформа, видать, у вас завершена? — хитро улыбаясь, спросил министр.

Степанов отрицательно покачал головой.

— Этого я не говорил. Вот пример: министерство еще путает наши карты — произвольно изменило процент отчисления прибылей. Такое, с позволения сказать, планирование только лихорадит предприятие…

Министр перебил Виталия Петровича:

— Опять за свое! Читал я твои докладные, впредь учтем критические замечания… А сам-то критику научился любить? — усмехаясь, спросил он. И добавил: — Критика — горькое лекарство, но оно никому не противопоказано… Есть к нам вопросы?

Вопросов у Степанова было много — о проектной документации по новому комбинату, о деньгах, транспорте, строительной базе, рабочей силе. Все эти дела требовали решения министерства.

Министр недовольно заметил:

— Он прав. Уж если думаем об охоте, следует заранее накормить собак. В течение трех дней подготовить и рассмотреть у меня все вопросы товарища Степанова.

— В этот срок я отказываюсь переварить все эти вопросы, — пытался возразить незнакомый Степанову член коллегии.

Но министр сразу обрезал его:

— Вы не на обеде, чтобы отказываться что-то переваривать, ясно? Степанова в должности утверждаем. Нет возражений?

Степанов всегда поражался энергии, напористости, силе воли министра и видел, что и теперь, спустя полтора десятка лет, время оказалось бессильным надломить этого незаурядного человека. В то же время Степанов почему-то подумал, что министру часто приходится трудно: у него, наверное, мало настоящих друзей, а выбирать их не позволяет положение. Возможно, и даже наверняка, у него, как у всех смертных, что-то побаливает, он сидит на осточертевшей диете и пьет вместо вина боржом, мучается бессонницей. У него уже давно нет личной жизни, он не принадлежит себе, но изменить что-либо не в его власти… «Завидовать нечему!» — решил про себя Степанов, покидая зал заседаний уже директором Заполярного комбината.

В коридоре его поджидал Девкин.

— Здорово, Виталий. Не узнал? — окликнул он, схватив Степанова за локоть. — Учились вместе в Горном, помнишь? Еще вместе играли в волейбольной команде… Конечно, меня теперь трудно узнать…

Степанов улыбнулся, с трудом припоминая состав институтской волейбольной команды… Кажется, Девкин действительно играл в ней! Но тот Девкин был совсем иным. Просто не верится, что жизнь способна так изменять людей…

Они присели на диван и несколько минут болтали о веселых студенческих годах.

— Помню, ты в институте был среди нас наиболее толковым, а теперь вон как получилось… — сочувственно сказал Степанов.

Девкин, тяжело дыша, мрачно ответил:

— Видно, умная голова дураку досталась. Да что говорить, у нас своя собака своих кусает. Помогай однокашнику! Мы, провинциалы, должны помогать друг другу, тянуть друг друга, должны заткнуть за пояс этих кичливых москвичей… Нас должна объединять провинциальная спайка, провинциальная самоуверенность, если хочешь знать…

— Чего же тебе не хватает? — ухмыляясь, спросил Степанов.

— Блата. Протекции.

— А ума?

— Это не главное. Ума должно быть ровно столько, сколько требуется по должности, не больше. Я убедился: важнее бычье упорство, — хрипел Девкин.

Они помолчали. Спорить Виталий Петрович не стал, понимая состояние Девкина. Тот достал из кармана пузырек с таблетками, положил одну под язык и, прикрыв глаза, спросил:

— Как мне жить-то теперь?

Степанов похлопал его по плечу:

— Каждый день, дружище, нужно жить так, как будто он последний. Думай о другой работе.

Девкин открыл глаза, выправил сутулую спину.

— Если мне суждено, чтобы меня сожрал волк, то уж лучше пусть это будет знакомый волк… Возьмешь к себе? Анкета у меня чистая, потому что всегда придерживался правила: взбираясь по лестнице успеха, старайся не запачкать ноги, чтобы, спускаясь, не запачкать рук.

— Хорошо. Приезжай. О должности договоримся на месте. Извини, я тороплюсь. — Степанов пожал ему руку и зашел в первую же дверь: следовало не откладывая позвонить дочке.

Самое разумное будет, если она поживет с матерью на Кварцевом, — зимой он Лиду на север брать не будет. Согласится ли дочка на такое предложение или будет мучить себя и их?.. Виталий Петрович с душевной тревогой набрал ее номер телефона. Ответила она.

— Доченька, это я. Через три дня я улетаю на Кварцевый. Оттуда меня переводят на север — строить новый комбинат. Решение коллегии сейчас состоялось. До весны мама останется на Кварцевом одна. Я взял на самолет два билета, — надеюсь, ты успеешь уложиться за эти дни? — как можно веселей спросил он.

Наступила пауза. Он напряженно ждал ответа.

— Мне надоело быть собачонкой, которая ждет, когда ее приласкают. Милостыни мне от него не нужно. Спасибо, папа! Конечно, успею, — всхлипывая, ответила Светлана.

В квартире Курилова вкусно пахло пирогами. Проголодавшийся Валентин глотал слюну.

Пока он принимал теплый душ, Александр Максимович возился на кухне с самоваром, разжигая его пихтовыми шишками.

Приходила уборщица, принесла противень с пирогом и крынку топленого молока. Хозяин оставлял ее пить чай, но она, перекинувшись с Куриловым несколькими словами о здоровье его жены, деликатно удалилась, пожелав спокойного отдыха после долгой дороги.