Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Сокрушительные, размашистые удары Автолика пошли вдруг в воздух, в блок, снова в воздух. И ни разу в цель. И он, уже предвкушающий близкую и такую желанную победу, не успел до конца осознать неожиданно изменившейся манеры боя соперника и не успел примениться к ней. Участь Даимена из Лидии постигла его незамедлительно — ужасный удар ногой в живот свалил его на песок.

На сей раз Асамон покидал скамму при недоуменном молчании всей публики, не исключая афинян. Его беспомощность в глазах зрителей была очевидна, и подобный исход поединков казался необъяснимым. В состязаниях юных панкратиастов весьма редки удары, после которых побежденный остается лежать на песке. Однако Даимена из Лидии и Автолика из Депеи уносили со скаммы на руках, и этот факт тоже не находил здравого объяснения.

Даже Мегакл не удержался и хмыкнул по этому поводу:

— Ты обходишься со своими соперниками точно Кокал из Сиракуз, тебе не кажется?

Асамон не принял шутку. Вместо этого он хмуро осведомился:

— Где отец?

— Ты спрашиваешь об этом у меня?.. Если бы не он, а я платил ему деньги, он, клянусь, сидел бы сейчас здесь, как сижу я, — проворчал наставник, ловко обрабатывая на питомце ссадины и кровоподтеки. — Но уж коли его нет, утешайся, мой друг, приятной мыслью, что твое наследство в это время исправно прирастает. Худо-бедно, но Дамасия я, кажется, знаю. Он сейчас там, где пахнет хорошим барышом. И если он там даже сегодня, в такой день, стало быть, барыш даже слишком хорош, и упустить его никак нельзя. Но ты не должен за это держать на отца обиду. Себя самого он давно считает человеком богатым. Даже очень богатым. Правда, не настолько, чтобы считать богатым наследником тебя. А это, поверь, что-то да значит.

Рассуждая таким образом, Мегакл с опаской взглядывал Асамону в лицо, но ничего подозрительного, к своему удовольствию, более не обнаруживал. Горячие, подвижные глаза мальчика с обычной уже пытливостью наблюдали за тем, что происходило на скамме.

Совет Олимпии, устраивая состязания мальчиков, оказывал для них некоторые снисхождения в правилах. В отличие от взрослых атлетов и эфебов, их наставники имели право находиться во время состязаний рядом со своими питомцами и оказывали им всяческую помощь и попечение. Юные атлеты пользовались несколько большей, чем обычно, свободой. Многие, кто хотел, помещались вместе с наставниками, с рабами, с необходимым скарбом прямо среди зрителей, и это нередко придавало им силы.

Две пары юных панкратиастов вели схватку в разных концах скаммы. Но одна из пар в дальнем от него углу вызывала у Асамона особенный интерес. Взрывая телами белый, раскаленный песок, две истерзанные фигуры с воем бросались друг на друга. Сцепившись, они падали, катались по земле, извиваясь и осыпая соперника ударами. Но схватка только на первый взгляд могла показаться беспорядочной и грубой возней. Опытный глаз тотчас отметил бы великолепную боевую выучку обоих атлетов. К тому же, яростное упорство, отчаяние и равные с обеих сторон силы превращали бой в настоящее зрелище.

На сей раз жребий свел в поединке двух опасных бойцов. Упорного, словно скала, Бибона из города Димы и спартанца Селеада, друга Тисамена.

Зрители, разделившись на две половины, бурно сочувствовали тому и другому. Но вскоре стало ясно, что после этого поединка и Бибон, и Селеад будут не в силах выйти на скамму хотя бы еще раз. Оба атлета едва передвигали онемевшие от усталости члены. Любая попытка нанести удар заканчивалась безрезультатно. Обессиленные руки были не способны причинить сопернику сколько-нибудь вреда. Часто сам ударивший, теряя равновесие от собственного замаха, валился на соперника, повисая на нем камнем. Оба падали, беспомощные, расползались в разные стороны, но с упорством одержимых, шатаясь, вновь и вновь подымались на ноги и шли в атаку.

Наконец, спартанец в падении сумел накрыть противника телом и навалиться на него всей тяжестью. Бибон из Димы, оказавшийся внизу, для которого вес собственного тела уже был непомерным грузом, сделал несколько слабых попыток свалить с себя неподвижное тело. Но сил недостало даже на это. И он затих.

Это была тяжелая победа. Асамон видел, если Селеад соберется с силами и выйдет на скамму еще раз, то затем только, чтобы проиграть окончательно. И не слишком красиво. Те же, кто чествуют его сейчас, потом, быть может, с усмешкою отвернутся, пожимая плечами. Симпатии здесь переменчивы, а всякий неуспех разом лишает атлета былых заслуг.

…Состязания юных панкратиастов продолжались, когда глашатай возвестил имена очередной пары бойцов:

— Гнафон, сын Полидамаса из Ликосура! Против Асамона, сына Дамасия из Афин!

От неожиданности Асамон растерялся. Почемуто ему даже в голову не приходило видеть в Гнафоне соперника. Мегакл, видел его округлившиеся, изумленные глаза, развеселился.

— Все верно, мой мальчик. Жребий не разбирает, кто друг, а кто тебе враг. В жизни бывает еще хуже. Самые опасные враги случаются как раз из числа самых близких друзей. И ты не всегда об этом даже узнаешь. В этом смысле можешь считать, что тебе сегодня крепко повезло, — он похлопал его по плечу и слегка подтолкнул. — Ступай. И остерегайся, как бы твой друг не вкатил тебе добрую оплеуху, после которой ты не сможешь встать.

— Из твоих слов, — огрызнулся Асамон, — сразу видно, что друзей у тебя было слишком много.

— Увы, никто не знает, ни один человек, сколько у него друзей на самом деле. Зато сколько у него в кошаре овец, тебе скажет всякий. А все потому, мой друг, что друзья нынче не в цене, и ты сейчас сам в этом убедишься, — поддразнивал Мегакл, провожая питомца на скамму.

С противоположной стороны одновременно с ним появился атлет из Ликосура. Посреди скаммы юные агоны сошлись для приветствия. Асамон, коснувшись приятеля рукой, мрачно обронил:

— Забудь, кто я.

— Уже забыл, — последовал ответ, и по жесткому прищуру глаз, по усмешке юный афинянин понял, что это действительно так.

Им и прежде в учебных схватках приходилось встречаться в паре друг против друга. Но то была скорее игра, настолько игра, что они смогли даже подружиться. Теперь между ними стояло слишком многое, чтобы Асамон мог считать предстоящую схватку по-прежнему игрою.

Под звуки флейты оба панкратиаста, хищно пригнувшись, начали подвигаться друг другу навстречу. Внезапно, словно камень, пущенный из пращи, ликосурец бросился на Асамона. Прыжок — удар пяткой в грудь. Еще прыжок — и снова удар. Ногой… Рукой… Снова ногой. Асамон был ошеломлен подобной яростью, и даже мелькнула слабая мысль, что тут есть расчет именно на дружеские чувства, на его растерянность, неизбежную поначалу. Если это было действительно так, то расчет вполне удался. Афинянин с трудом уходил от ударов. Упал и, катаясь на спине, едва успевал увернуться от одного, как пропускал другой. Вскочил, перехватив удар на ступню, но организовать встречную атаку ему никак не удавалось — бешеный натиск Гыафона сковывал его по рукам и ногам.