Константин Лагунов - Начнем сначала

Почти на равные половины поселочек рассекал зимник — неприхотливый, безотказный, выносливый работяга Севера. То прямой, как полет пули, то витой, как кнут, этот зимник строил Дед Мороз, человек же лишь утоптал да очистил от снега. Как кровеносная артерия, зимник связует разбросанные по тайге и тундре вахтовые и трассовые поселки с городами, промыслами и заводами. Днем и ночью в любую стужу идут и идут по зимнику тяжело груженные и порожние автомобили всех марок, с прицепами и без. Иногда перегон по зимнику занимает несколько суток, и на всем этом студеном, метельном пути нет и малого уголка, предназначенного для шоферов: ни кемпингов, ни гостиниц, ни заправочных, ни ремонтных мастерских. Надейся на бога, да сам не плошай. Верь в испытанную шоферскую дружбу и сам крепи братство водителей северных дорог… Сколько с зимником связано историй, трогательных и трагических, смешных и забавных. Зимник — дорога смелых, а ими Сибирь от веку была богата…

Едва въехав в поселок Веселый, водители резко сбавляли скорость, боясь ненароком задавить пса, эти разномастные, лохматые четвероногие то и дело выбегали на дорогу. Но больше всего тревог водителям доставляли ребятишки. С саночками, клюшками, лопатками и ведерками, красноносые и сопливые, они бесстрашно перебегали путь громадному плетевозу, вертелись под колесами едва остановившейся машины, кидались за шайбой на середину дороги.

Маленькие северяне, дети трассовых и вахтовых поселков, росли без нежного материнского догляда, без бабушкиных ласк, без дедушкиной взыскательной любви. Тесная каморка балка и неоглядная, гудящая, ревущая, холодная улица — вот два котла, в которых выпаривает, вываривает, вымораживает их жизнь, делая с младенчества самостоятельными, не по годам взрослыми, умеющими и могущими постоять за себя…

Поселок был трассовым, по статусу ему не полагалось иметь ни больницы, ни клуба, ни школы, ни детского садика. В нем должны были жить только рабочие, оставив детей и жен своих в настоящих поселках и городах. Но… у многих не было квартир ни на Севере, ни на Большой земле, и в надежде на лучшее будущее они всюду таскали за собой жен и малышей. Селились под любой крышей и упорно ждали счастливого часа, когда станут владельцами собственной квартиры. Ждали год. И два. И пять. Подрастали дети. Старились родители. Кому-то везло, и он наконец получал квартиру в Гудыме или в настоящем рабочем поселке, где и школа, и водопровод. Иные, так и не дождавшись, улепетывали в другие края, увозя с собой кучу денег, легковой автомобиль, тоску по Северу и обостренное пристрастие к крепким напиткам…

Суетно и шумно жил поселок Веселый. Целый день грохотали двигатели, гомонили люди. Толпа на крылечке столовой. Толпа на крыльце магазинчика, в котором было все: от макарон до резиновых сапог, не было лишь ни грамма спиртного: на трассе властвовал сухой закон. Однако по вечерам в бараках и балках звенели стаканы, хрипели магнитофоны, гремели хмельные споры. Любителей горячительных напитков выручал все тот же зимник…

Отрезок трассы строящегося трубопровода, над которым шефствовал Глазунов, пролегал невдалеке от поселка. Северное плечо этого отрезка строило СМУ-7, а южное — СМУ-4. На зимнее время оба управления были сведены в район, начальником которого и являлся Антон Глазунов…

Сегодня чуть свет позвонили из треста: «К вам вылетел Бурлак», и Глазунов остался в своей конторке ожидать высокое начальство. Он успел сделать все необходимое: заказал в столовой любимые Бурлаком пельмени, дал команду выдраить гостиничку, разместившуюся в новенькой специально переоборудованной «бочке», поручил водителю заправить и подготовить к дальнему рейсу «уазик». Потом, расстелив на столе схему трассы подшефного района, Глазунов стал припоминать длину трубы, уже уложенной в нитку, длину вырытых траншей, сколько сварено, заизолировано, сколько… Бурлак любил цифры, схемы, чертежи, планы и в ответах на свои вопросы не терпел «примерно», «как будто», «по-моему», «кажется». Соврать же Бурлаку было практически невозможно: у него была редкостная память на цифры, фамилии, лица, к тому же он обладал удивительным чутьем на ложь, да и рядом с ним неотлучно находился заместитель по быту Юрий Николаевич Малов, у которого в тетрадке-поминальнике всегда наготове любая цифра.

Глазунов то склонялся над схемой, выверяя правильность условных обозначений, то отыскивал сведения в записной книжке, то заглядывал в папку с бумагами, а сам все время прислушивался: не тарахтит ли вертолет Бурлака? Зимнее небо над Веселым время от времени пересекали крылатые и винтокрылые машины, и, заслыша пулеметную трескотню подлетающего вертолета, Глазунов выскакивал на крылечко, отыскивал взглядом плывущую по небу железную стрекозу и гадал: мимо иль на посадку?

— Да не бегайте вы, Антон Никифорович, — не раз говорил ему водитель. — Я же стерегу. Как пойдет на посадку, просигналю. Поспеем: тут езды-то полтораста метров.

Водитель был прав. И, заслышав вновь вертолетную трескотню, Глазунов какое-то время удерживал себя на месте, но, подлетая, вертолет тарахтел все громче, его прерывистый нарастающий грохот стегал по нервам, и, не выдержав, Глазунов снова яростно грохотал сапогами по непросушенным коробящимся половицам. Поймав насмешливый взгляд водителя, чертыхался и летел обратно. «Да сиди ты, сиди, — уговаривал он себя. — Мимо не пролетит. А пролетит — дай бог».

Заслышав очередной перестук вертолетного двигателя, Глазунов принялся энергично приминать встопорщенные волосы на голове, но с места не тронулся. Дверь распахнулась.

— Садится! — крикнул водитель.

Заспанный Бурлак, протягивая руку Глазунову, вместо приветствия прокричал:

— Как зимник до Березовки?!

— Нормально!

Бурлак повернулся к вертолетчику.

— Завтра к двенадцати дня в Березовку!

Тот, кивнув, нырнул в нутро гремящей винтокрылой машины.

С минуту все молчали, встав спиной к взлетающему вертолету, от лопастей которого на взгорке закружил с ног сшибающий вихрь.

— Позавтракаем и на трассу, — сказал Бурлак, усаживаясь на переднем сиденье «уазика». — Надо сегодня побывать у Кабанова и у Воронова. Как у них?

С этого «как у них?» и начался диалог Бурлака с Глазуновым, который чем дальше, тем становился напряженней и жестче, не раз подкатывал к скандалу, и, не будь тут Юрника, не миновать бы грозы.

Была у Бурлака одна, для многих неприятная черта хозяйствования: любил он решать и думать за подчиненных, перекраивать на свой вкус уже сшитое…

— Зимник к Ноябрьской пробил? — спросил Бурлак.

— Нет еще, — ответил Глазунов.

— Чего ждем? — в голосе прозвучали нотки недовольства.