Константин Лагунов - Начнем сначала

Зачерпнув кружкой из ведра, Глазунов напился, ладонью обтер губы и заговорил негромко, по-свойски доверительно:

— Вот что, мужики. Искать да ждать водолазов — недосуг. Ход один. Обуть резиновые бродни, протопать до края по трубе и закрючить ее. Есть среди вас моржи?

— Есть тюлени, — откликнулся высокий бородатый парень с трубкой в зубах.

Засмеялись дружно, раскованно и громко. Посыпалось:

— Тюлень холодной водицы тоже не боится.

— На нем жиру — полвеса.

— Да у него акваланг в кармане…

— По-моему, ты — Тюрин, — полувопросительно сказал Глазунов, глядя на бородача с трубкой. — Владимир Тюрин…

— Точно, — поддакнул парень.

Глазунов покосился на Воронова.

— Согревающее есть?

— Как всегда, энзе — бутылка, — ответил Воронов.

— Для таких габаритов, пожалуй, с натяжкой, — оглядывая Тюрина, проговорил Глазунов. — Рискнем, ребята. Давай, Володя!

На берегу бурливой речушки встал рокочущий «Катерпиллер». Коричневая вода как будто кипела, пузырясь и пенясь, а над ней колыхался белесый пар. Выплеснутые ветром на берег струи каменели на морозе и слой за слоем намерзали друг на дружку желтыми пластами. Эта бурлящая живая протока среди промороженной белой тундры — как щель в преисподнюю, от одного взгляда на которую человека охватывала знобкая противная дрожь. И когда, зажав в руке огромный крюк, Володя Тюрин в свитере и высоких, по бедра, броднях ловко спрыгнул с мостика на скрытую под водой трубу и коричневый поток заворчал, продираясь меж ног парня, поднимаясь выше колен, стоящие на берегу закрякали, зашевелили зябко плечами, будто сами шагнули в ледяную воду. Чем дальше шел Тюрин по ускользающей из-под ног невидимой трубе, тем глубже погружался в воду.

Вдруг Тюрин качнулся, раскинул руки и забалансировал. Так с раскинутыми руками и шел дальше, балансируя, как канатоходец. Вода исхлестала его уже до пояса, намокшие брюки мигом заледенели, мешая движению, а забрызганный свитер сверкал, как кольчуга. «Только бы не простыл, не заболел. Не хватало еще покалечиться из-за дурацкой трубы», — волновался Глазунов, мысленно поторапливая Тюрина.

Дойдя до края невидимой трубы, Тюрин остановился. Вскинув призывно руку с крюком, крикнул:

— Внимание!

И спрыгнул в поток. Над водой были видны бугорки плеч и голова в самодельном вязаном шлеме. Открытым ртом вдохнув поглубже, Тюрин скрылся под водой. Стало так тихо, что шум этой плюгавой безымянной болотной речушки показался Глазунову свирепым и оглушительно громким. А несколько секунд, проведенные парнем под водой, показались невыносимо долгими. Но вот Тюрин вынырнул, что-то крикнул и опять нырнул. На этот раз так долго не показывался из воды, что не только Глазунов, но и рабочие заволновались. Наконец-то показалась обтянутая шлемом голова, Тюрин выплюнул воду, крикнул:

— Тяни-и!

И сразу дюжина рук протянулась к парню, ухватили, вырвали из протоки. Кто-то накинул на него тулуп, кто-то сдернул сапоги. Закутанного в тулуп Тюрина потащили в культбудку.

Взревел «Катерпиллер». Тугой звонкой струной натянулся толстенный многожильный стальной трос. Поток вроде бы приостановился, вздыбился, хлынул вспять, и над водой показался, конец трубы…

…Бурлак и Юрник уселись за столик, накрытый к ужину, когда в гостиничку вошел Глазунов. Не скрывая торжества, от порога выпалил:

— Трубу убрали. Простой наверстали. Пошли опять с опережением графика.

Бурлак не откликнулся. Не пригласил к столу.

Исправляя промах управляющего, Юрник вскочил, придвинул к столику еще одну табуретку.

— Садись, Никифорович. Поужинаем.

А Бурлак все еще молчал.

Он завидовал Глазунову и никак не мог справиться с этим чувством. Но когда Глазунов, пробормотав «спасибо», ринулся к выходу, Бурлак обрел наконец голос. Воротил Глазунова. И когда тот встал рядом, с присущей ему прямотой Бурлак вдруг сказал:

— Твоя взяла, Антон. Да я и не ждал иного. Раздевайся. Садись. Есть разговор.

Ужин подходил к концу. Покрякивая и причмокивая, мужчины пили огненно горячий крепкий чай, когда Бурлак заговорил:

— Давно ломаю голову. И так, и эдак прикидываю. На бумаге вроде выстраивается. Но окончательный приговор может вынести только трасса…

Столь неожиданное начало сразу притянуло внимание и Глазунова, и Юрника. Отставив недопитые стаканы, оба уставились на Бурлака, а тот, глядя поверх голов собеседников, раздумчиво и весомо говорил:

— Как бы нам исхитриться обвести Север вокруг пальца. Каких-нибудь четыре месяца, ну пять от силы, гоним мы трубу. А семь — стоим! Ждем! Молим небесную канцелярию: подкинь холодку. А ведь трасса — не сквозь по болотам да по вечной мерзлоте. Есть и сухие участки. Мало, но есть…

— Точно! — азартно подхватил Глазунов, угадав замысел управляющего. — Надо их загодя высмотреть, перед распутицей забросить туда трубы и технику, а летом строить трубопровод.

— Извилины у тебя, Антон, в порядке, — сказал Бурлак, включая электрочайник. — И хватка. И опыт. Вот и поколдуй над пятой ниткой, которую нам в будущем году строить. Не спеши. На глаз и на ощупь. Авось?..

Если бы в тот миг сфотографировать лицо Антона Глазунова, получился бы отменный фотоэтюд «Изумление». Резко тряхнув разлохмаченной головой, Глазунов заговорил неуверенно:

— Может быть, это…

— Можно, конечно, — перебил Бурлак, — но ты сделаешь лучше.

В Гудым Лена прилетела раньше обещанного, не извещая об этом родных. С аэродрома примчалась на попутной машине и, нагруженная свертками, коробками, сумками, ликующая и счастливая, одним махом, без передышки, взлетела на третий этаж и позвонила. За дверью послышался шорох, потом чуть слышно заскулил Арго. Когда в квартире кто-нибудь был, Арго на дверной звонок громко и неистово лаял. Если же людей в квартире не было, пес, заслыша звонок, подбегал к запертой двери, прикладывал к щелке нос, принюхивался и начинал жалобно поскуливать. Зная это, Лена не стала больше звонить, проворно отыскала в сумочке ключ, отперла дверь и вошла в квартиру. Тут же под ноги к ней с радостным громким лаем и каким-то странным, необычным и всхлипывающим подвизгиванием метнулся Арго. Правой рукой девушка слепо гладила собаку по голове, трепала по загривку, а левой пыталась нашарить выключатель. Собака мешала ей, прыгала вокруг, хватала зубами за полы пальто, лизала руки, лицо и не переставая лаяла. И в том надрывном визгливом лае было что-то непривычное, тревожное и горестное, разом насторожившее, взволновавшее чуткую Лену. Поспешно разогнувшись, она нащупала наконец выключатель. Щурясь от резкого яркого света, подхватила на руки вдруг умолкшего пса, прижала к себе, стала целовать в голову, в холодный черный нос.