Константин Лагунов - Начнем сначала

— Разве начальник главка не будет на собрании актива? — с наигранным удивлением спросил Сушков, уверенный в обратном.

— Обязательно будет. Он и докладчик.

— Тогда, по-моему, как-то неудобно… — неопределенно и нетвердо начал излагать свои мысли Сушков.

Но Феликс Макарович тут же его пресек:

— Отстал ты от времени, Сушков. Придется тебя подучить. Хочешь преуспеть, запомни мою первую заповедь… Критикуй подчиненных, и то отдаленных, а начальство хвали. — И уже деловито. — Посмотри внимательно. Добавь что надо в этом духе. Пересластить не бойся. Только пересол на спине. Уяснил? Выступать-то будет рабочий, вот и пусть он от имени и по поручению его величества рабочего класса восславит… Ха-ха-ха!.. Только в темпе, пожалуйста. Чтобы утром было вот здесь, на столе…

— Сделаю, Феликс Макарович, — с готовностью откликнулся Сушков, свертывая и засовывая листок в карман своей куртки. Поднялся и, кивнув на шахматный столик с расставленными фигурами. — Может, партию в шахматишки на бутылку коньяка?

— А ты ее принес? — спросил Феликс Макарович.

— Думаю, придется вам выставлять, я все-таки кандидат в мастера.

— Не умеешь проигрывать начальству, никогда не садись с ним играть — это моя вторая заповедь.

— Есть и третья? — заинтересованно, хотя и с иронией спросил Сушков.

— Есть и третья. И четвертая. И пятая, — вызывающе ответил Феликс Макарович, доставая из стола сигареты.

— Поделились бы с ближним своими заветами, авось пригодятся.

— Тебе как летописцу, пишущему о современности, надо их обязательно знать. — И, придав голосу минорно-благостное звучание, Феликс Макарович затянул по-церковному, нараспев: — Никогда не возражай вышестоящему; грехи, промахи и ошибки его на себя; расшибись в лепешку, заложи собственную жену, продай последнюю сорочку, а команду стоящего над тобой — исполни…

— Интересно! — с изумлением и откровенным восторгом воскликнул Сушков. — И вы исполняете эти заветы?

— Обязательно! Иначе бы я не усидел в седле, — безапелляционно и громко выговорил Феликс Макарович. И подавая Сушкову пачку сигарет, спросил насмешливо: — Ну так как насчет шахматишек?

— Для этого поединка я еще не созрел… нравственно.

— Ну-ну, дозревай. Когда поспеешь, приходи с проигрышем в кармане.

— С непроигранным проигрышем, — уточнил Сушков.

— С выигранным проигрышем, — поправил Феликс Макарович, выделив интонацией слово «выигранным».

Ему очень понравилось это словосочетание. И когда Сушков ушел, Феликс Макарович выразительно и громко произнес:

— Выигранный проигрыш. Каламбуристо, но точно и глубокомысленно!

И, восхищенный собственной мудростью, продолжил мысль: «Да, бывают проигрыши в сто крат милей, дороже и достойней любого выигрыша».

Подошел к шахматному столику, бездумно, автоматически передвинул несколько фигур, спохватился: «Зря отпустил Сушкова, надо бы сыграть партию». И чем дольше стоял подле клетчатого столика, с места на место передвигая фигуры и пешки, тем острее становилось желание посидеть с кем-нибудь вот так, друг против друга, непринужденно и откровенно поболтать обо всем, что придет в голову, померяться сообразительностью. Хорошо бы с человеком близким, чтобы не думать над словами, не выбирать выражений, чтобы никто друг перед другом не заигрывал, не подставлял ферзя под пешку, не стлался под ноги, не засматривал в глаза. «Позвоню-ка Максиму. Скоротаем вечерок. Выпьем бутылочку «Арарата», распахнем душу».

Криво ухмыльнулся: не ради того, чтобы отвести душу, нужен Максим. И вовсе не вдруг пришла мысль о встрече с ним. Давно зародилось и жило это желание. Нужен был лишь момент, повод. «А повод-то некрепок. Не притянет. Теперь Максим не тот…»

— Точно, не пойдет! Черт возьми!..

Ах как ему нужен был Максим. Позарез нужен. И хотя вот так, впрямую, четко и определенно, Феликс Макарович ни разу доселе не подумал о Максиме как о единственном, кто только и может, и должен спасти, однако подспудно, в потайной глуби сознания, мысль эта, как видно, угнездилась давно, жила и жила, обретая остроту и твердость, и вот наконец прорвалась наружу…

Широченными шагами дошел он до телефонного аппарата, набрал номер и услышал короткие гудки. Через несколько секунд снова тот же номер набрал, и опять короткие гудки. Еще раз покрутил диск, и тот же сигнал занятости. Сердито кинул трубку на рычаги. Чтобы скоротать время, небрежно придвинул к себе толстую папку с бумагами на подпись. Раскрыл и сразу увидел конверт. Крупными угловатыми буквами на нем было написано незнакомым почерком: «Феликсу Макаровичу Кирикову (лично)». И все. Ни обратного адреса, ни фамилии отправителя.

Толстые пальцы Феликса Макаровича долго ощупывали конверт, вертели его, хрустели им, потом, небрежно вспоров, вынули небольшой листок бумаги, на котором тем же почерком было написано:

«Уважаемый Феликс Макарович! Я уезжаю из Гудыма. Не знаю, надолго ли и далеко ли. Да это, полагаю, неважно. Главное — уезжаю. Прошу вас освободить меня от занимаемой должности. Если можно, то в связи с переходом на другую работу. Если нет, то по собственному желанию. Трудовую книжку и приказ потом заберу, или мне вышлют. Будьте счастливы. Лена Бурлак. 1 января 198… г.».

По одутловатому крупному лицу Феликса Макаровича скользнула радужная тень. «Вот уж воистину: на ловца и зверь». Полные губы, будто бы вдруг отяжелев, слегка приоткрылись, а веки почти сомкнулись, выражая крайнюю степень удовлетворения.

— Так… так… — весело и громко выговорил он, притопнув башмаком.

И сразу оживился необыкновенно. Сунув листок в разорванный конверт, торопливо схватил телефонную трубку, с хрустом крутнул диск.

— Максим? Привет! Конечно. Чем занят?.. — Помолчал, слушая ответ. — Заглянул бы ко мне… Да нет.

Похоже, Бурлак приглашения не принял. Феликс Макарович принялся заманивать его и шахматами, и армянским коньяком, и откровенной беседой. Безуспешно. Тогда, налив голос сердитостью, громыхнул им в полную мощь так, что едва не лопнула мембрана.

— Ты знаешь, где сейчас твоя Ленка?

— Нет. А что? Что-нибудь случилось?

— Что случилось — не знаю. Знаю только, что в Гудыме ее нет. Приходи, кое-что покажу.

— Сейчас приду, — без малейшей паузы откликнулся Бурлак.

— То-то, — Феликс Макарович положил на место телефонную трубку, самодовольно улыбнулся. — То-то, друг мой…

Контора треста «Гудымгазстрой» давно опустела. Да если бы и был в ней кто-то и тому вдруг зачем-то понадобился Феликс Макарович, все равно без предварительного уведомления по телефону никто не вошел бы в кабинет управляющего. Разве что заместитель или главный инженер. Да и те, заглянув, немедленно ретировались бы. Потому и не спешил Феликс Макарович завершить беседу со своим другом. И Бурлаку, как видно, по душе был этот спокойный, неторопливый, откровенный разговор.