Григорий Тютюнник - Водоворот

Тимко дает короткую очередь из автомата. От шинели фашиста отскакивают клочки сукна, раскаленные блестящие гильзы сыплются на землю, из них вьется дымок.

Наши войска уже заняли восточную окраину села и продвигались дальше. Красноармейцы бежали огородами к верхнему краю, где еще огрызались немцы.

Тимко видел, как возле одного разбитого снарядом дома суетились наши минометчики, устанавливая орудие. За домом, под разрушенной стеной, стояли сани с минами; косматая рыжая коняга, что привезла сюда боеприпасы, будто дремала, понурив голову. На длинной шерсти висели хрустальные сосульки и при каждом движении животного мелодично тренькали. Усатый ездовой с кнутом за поясом, бурый от натуги, носил мины.

Бойцы открыли огонь, и Тимко видел, что мины рвутся на бугре, за селом. Когда снежная пелена рассеялась, он заметил человеческие фигуры, катившиеся темными клубочками в село.

«Немцы в контратаку перешли»,— подумал он и побежал быстрее, перепрыгивая через тела убитых, лежавших на дороге. Выскочив за околицу, помчался дальше. Шагах в двадцати от него бежали, шумно дыша, еще какие-то бойцы, но вид у них был странный: все они были в грязных, рваных шинелях и вооружены чем попало — это были только что освобожденные из лагеря пленные. Вдруг с холмов потекла вниз лавина шинелей, и сразу же за ними показались танки. Они мчались на полной скорости, разбрасывая гусеницами снег, оставляя позади себя белые вихри снежной пыли, сверкающей на солнце. Сквозь эту пыль смутно виднелись людские фигуры — немецкая пехота. Тимко упал в снег и огляделся. Он уже отчетливо видел лица своих. Немецкие танки били из пушек и пулеметов. Раненые падали в глубокий снег. Упав, человек будто проваливался сквозь землю.

Тимко вскочил, пробежал вперед. Невозможно было понять, кто кого одолевает. Что-то блеснуло, повалил густой дым. Ближний танк завертелся на месте. В горло Тимку ударило кислой окалиной горелого железа. Он пробежал еще несколько шагов, прыгнул в глубокую воронку от снаряда. Внезапно немецкие танки повернули обратно, по нашей пехоте из конца в конец пронеслось: «Ааа-а-а-а!» Серые шинели зашевелились и побежали назад. Тимко тоже вылез из своей воронки, пустился вдогонку сильными, резкими скачками. Мимо него с ревом промчались с разгона на холм наши «тридцатьчетверки». Тимко увидел бойца без шапки и шинели. Зеленая фуфайка его была окровавлена. В ложбине овечьей отарой сбилась вражеская пехота, а наши танки давили ее гусеницами и расстреливали из пулеметов.

«Добивать их нужно»,— подумал Тимко и на бегу дал две длинные очереди.

Он бежал по ложбине и видел, что наши бойцы уже берут пленных. Неподалеку от него в воронке блеснула кокарда немецкой фуражки. Тимко бросился к ней. Вдруг будто тупыми щипцами кто-то рванул его за спину. Он упал на живот, зарывшись лицом в снег. Офицер выскочил из воронки и стал карабкаться вверх по крутому склону. Но ему, видимо, было трудно двигаться, он шагал как-то боком, далеко отставив руку с парабеллумом. Тимко поднял голову и заморгал глазами, чтобы стряхнуть снег с ресниц. Приложив прохладное ложе к пылающей щеке, нацелил автомат немцу между лопатками. Офицер упал на бок, стал сползать в овраг, сверкая начищенными сапогами. Впереди него катилась фуражка с кокардой. Тимко дотянулся до нее рукой и потерял сознание.

В разгар боя на командном пункте дивизии был ранен командующий армией генерал-лейтенант Овчаренко. Осколком снаряда ему перебило правую ногу. Когда военврач поспешно разрезал синюю штанину, кровь выводила на ней еще один алый лампас. Генерал каждую минуту спрашивал у младшего лейтенанта, как идет бой. Адъютант склонялся к носилкам, на которых лежал командующий, и докладывал, что наши продвигаются, что лыжники захватили станцию и перерезали единственную дорогу для отступления Торопецкой группы, которая пыталась прорваться на юг. Поступило донесение от Четвертого, что захвачено много пленных.

— Надо же было напороться на дурацкий осколок, а?

Генерала устроили так, что он полулежа мог наблюдать, что делается вокруг.

Мимо, по большаку, резервы догоняли фронт. Бойцы шли в валенках, теплых шапках и рукавицах. Все это были степенные волжане, уральцы, сибиряки. Они шли, как на серьезную и важную работу: лица их были спокойны и суровы.

А на привалах непременно появлялся кто-нибудь с гармошкой, и над голубыми снегами разливались частушки, припевочки, веселые, залихватские, иногда по-солдатски грубые, но все это говорило о том, что в бой шла окрыленная первыми победами армия, и генерал, попыхивая папиросой, вспоминал летние и осенние бои, утомленные лица бойцов, израненных, покрытых пылью, злых. Нет! Теперь было совсем иное! И вот уже плывут над степью задорные припевки. Несломленный русский дух несет на штыках суровую кару врагу. Глядя на маршевые колонны, торопливо догонявшие фронт, который продвигался на запад, на веселых бойцов, на ряды автомашин, подвозивших боеприпасы, командующий понимал, что это успех, что наступление разворачивается и что в такой ответственный момент он не может оставить фронт.

Генерал ехал лощиной к большаку, чтобы там санитарной машиной отправиться дальше, на КП армии. Его везли по тем местам, где недавно кипел бой и где еще не успели подобрать раненых и убитых. На дороге стояла грузовая машина, и оттуда слышались голоса ожесточенно споривших.

— Разве так кладут, дурная твоя голова?! — кричал один из них.— Нужно так складывать, чтоб лежали как спичечки. Теплее будет! А ты что делаешь? Если будем так складывать, еще одну ездку придется делать.

— А ты боишься? — простуженно хрипел другой голос.

— Не боюсь, а мне приказано снаряды подвозить, а с этими вы и сами бы управились.

Когда генерал подъехал ближе, он увидел шофера в промасленном полушубке, который раскуривал козью ножку и переругивался с двумя бойцами, укладывавшими на дно кузова красноармейцев.

— Раненые? — спросил генерал.

Шофер вскочил и выкатил глаза. Он не ожидал встретить генерала так близко от фронта, да еще и не в броневике, а на розвальнях. Вскинув к шапке руку, он набрал полную грудь воздуха и отрапортовал одним духом:

— Похоронная команда занимается уборкой трупов!..

Генерал снял шапку и тяжело уткнулся лицом в смушковый воротник. Пять пар обледенелых подошв со сведенными вместе каблуками лежали на дне кузова.

У генерала дернулась левая щека и уголки губ. Он надел шапку и опустил глаза. Адъютант видел, что генерал взволнован, и, чтобы хоть чем-то утешить его, сказал:

— Товарищ генерал-лейтенант, у нас потери, без сомнения, меньше.

— А ты их считал? — насмешливо спросил генерал.

— Нет, но… операция так блестяще была подготовлена и наши так неожиданно нанесли удар, что мне кажется…