Григорий Тютюнник - Водоворот

Иногда его охватывала дикая и странная ревность. Как-то он случайно встретил Орысю с Сергием и после этого ходил мрачный, неласковый, дважды на дню набивал табаком расшитый Орысей кисетик, то и дело поглядывал на Орысю черными злыми глазами.

Орыся догадалась, в чем дело, и старалась обходить Сергия десятой дорогой, а однажды, встретившись с ним, на вопрос, как она поживает с молодым мужем, ответила нарочно грубо и громко, чтобы слышал Тимко:

— А ты залезь вечером под печь и послушай.

Тимко тогда усмехнулся ее словам и, видимо, был доволен ответом. Жизнь молодых, может, и наладилась бы, но началась война. Опалило их сердца черной молнией, и обуглились они в неуемной людской скорби.

Орыся за несколько дней очень изменилась, ходила молчаливая, мрачная, как послушница. Когда она повязывалась белым платком, видно было, как осунулось ее лицо, как появились синие тени под глазами, глаза сухо блестели, а пухлые губы скорбно, по-старушечьи морщились. Тимко смотрел на всех исподлобья, много курил и целые вечера просиживал возле хаты. Изредка к нему после работы забегал Марко.

— Мне смерть не страшна,— говорил он, свертывая себе цигарку.— Руку, ногу оторвет — черт с ними. А вот если голову снесет — оставайся калекой на всю жизнь. Кто ж тогда за такого замуж пойдет?

Но его шутки никого не смешили, и Орыся с горечью говорила:

— Тебе хорошо. Снялся да и пошел, а вот Тимку…

— А что Тимку? По тебе плакать, что ли? Да он не успеет еще за село выйти, а ты себе бронированного найдешь. Вам, бабам, что? Лишь бы штаны.

— Чтоб у тебя язык отсох! — ругалась Орыся.

— Спать ложись,— прогонял ее Тимко.

— А ты?

— Я еще с Марком поболтаю.

— Только чтоб недолго.

Не успевали товарищи перекинуться двумя словами, как она появлялась в одной сорочке и так, с распущенными волосами, стояла в дверях.

— Иди уж… Слышишь, самолеты гудят?

— Ну и пускай гудят, а ты спи…

— Страшно одной.

— Смотри, какая нетерпеливая,— укорял Марко.— Хоть бы меня постыдилась.

Тимко и Орыся ложились спать, часто даже не поужинав. В хате было душно, и они спали в сенях, на полу, устланном полынью, чтобы не кусали блохи. Тимко укладывался рядом с притихшей Орысей, она молча прижималась к нему. Иногда он чувствовал на своих руках ее теплые слезы, и они тяжким камнем ложились ему на сердце. Орыся жадно смотрела на едва различимый в темноте красивый профиль Тимка и тихо всхлипывала:

— Тимонька, милый… Как же я буду жить без тебя?

— А слезами разве поможешь? Теперь вон какая каша заварилась.

— Как жи-и-ить? — билась она головой о Тимкову грудь, кусала губы.

— Как люди будут жить, так и ты…

— Хорошо тебе говорить… Ты собрался да пошел, а я одна в чужой хате.

— Я тоже там не мед буду пить… Может, и голова слетит к чертовой матери.

— Не дай боже! Что ты говоришь? — ужасалась Орыся, прижимая к себе его кудрявую голову, покрывая ее поцелуями. И было в этих поцелуях столько женской скорби, столько немого отчаяния, что Тимку становилось не по себе, он брал кисет и выходил во двор курить.

Как-то Тимко и Орыся спали не в сенях, как обычно, а в хате. Ставни были открыты, и лунный свет играл на белом рядне. Пахло засохшими васильками и полынью; под печью трещал сверчок; за дверью стыла июньская тишина, и ничто не тревожило ее, разве только далекое, едва уловимое рокотание самолета. Вдруг в стекло кто-то тихо постучал и чья-то тень заслонила окно. Тимко встал, путаясь ногами в увядшей траве, которой был устлан пол, пошел открывать.

— Не впускай, Тимко. Мало ль какие люди бродят теперь по ночам,— зашептала ему вслед Орыся, испуганно прислушиваясь к тому, что происходит во дворе.

Тимко зашаркал ногами в сенях, взялся за засов:

— Кто там?

— Свои. Открой,— послышался тихий знакомый голос.

Тимко отворил дверь. В лунном свете у порога стоял человек.

— Узнаешь? — спросил он.

Тимко, присматриваясь, шагнул к незнакомцу:

— Джмелик?! Откуда ты?

— Прикрой дверь, чтобы твои не слышали…

Тимко прикрыл дверь. Джмелик взял его за руку, повел за хату, в тень. Стали под берестом в высоком бурьяне.

— Мне бы у тебя перебыть несколько дней. Когда-то я тебя из водоворота вытащил, теперь ты меня спасай.

Он приглушенно засмеялся, и смех этот не понравился Тимку.

— Сбежал?

— Разбомбили нас по дороге. Ну, мы — кто куда. Какой же дурак своей охотой пойдет с милицией христосоваться? Власти, если и пронюхают обо мне, у тебя искать не станут…

— Тебя кто-нибудь видел в селе?

— Только мать. Она мне и сказала, что ты теперь на женатом положении, у Параски Драчихи в квартирантах…

«Что ж, пусть перебудет несколько дней. Он меня от смерти спас. Не могу же я его прогнать! Да еще и не известно, виноват он или нет. Может, и вправду напрасно парня таскают?» — раздумывал Тимко, ведя Джмелика к хлеву.

— Постой тут. Я пойду, сбрешу что-нибудь Орысе, чтобы спокойно заснула.

Тимко вошел в хату. Орыся приподнялась на постели, спросила тревожно:

— Кто там такой?

— Марко пришел…

Тимко нащупал на лавке кисет.

— Мало ему дня, так он и ночью прется.

— Ладно. Спи. Я скоро приду.

Тимко закрыл за собой дверь, прислушался, не идет ли за ним Орыся, и направился к хлеву.

— Давай устроим закоулок для тебя,— зашептал он Джмелику, взбираясь на сено.

Джмелик погрузил руку в пахучее сено, сказал мечтательно и взволнованно:

— Приташанское. По запаху слышно.

— Для коровы припас, а теперь, видишь, на что пригодилось? — усмехнулся Тимко.

Через несколько минут убежище было готово.

— Насчет харчей не беспокойся. У меня пока своих хватит. А вот курева нету.

Тимко высыпал ему на ладонь весь табак из кисета.

— Смотри только — пожару не наделай.

— Не бойся. Я первым делом отосплюсь. На перекур буду вылезать только ночью. Гляди же, Тимко, я в твоих руках…

— Полезай и спи спокойно. Не бойся ничего.

Джмелик залез в душистую яму. Тимко хорошенько прикрыл его сеном и даже слегка утоптал ногами.

— Ну, как там?

— Хорошо,— глухо, как из погреба, отозвался Джмелик.

Тимко спрыгнул с сеновала, осторожно закрыл скрипучую дверь. С Ташани повеяло прохладой, запахло коноплей. Он долго глядел на левады, залитые лунным светом и уставленные копнами сена. Млечный Путь — на небе, росистый след — на земле. Большая Медведица уткнулась головой в Бееву гору. «Скоро рассвет»,— подумал Тимко и, открыв дверь в сени, прокрался в хату. Орыся спала, разметавшись от духоты, скомканное рядно лежало в ногах, в вырезе сорочки смуглела шея. Тимко потихоньку лег, долго смотрел на спокойное, счастливое во сне милое лицо. Волосы ее пахли сухой луговой ромашкой, тело — лесной березой. Он взял ее голову и прижал к своей щеке. Орыся спросонья зачмокала губами и по привычке уткнулась головой ему под мышку.