Григорий Тютюнник - Водоворот

На другой день утром Тимко отбивал косу, собираясь идти в луга. Орыся пошла в хлев доить корову. Прибежала оттуда, забрызганная молоком, с пустым подойником:

— У нас в хлеву кто-то есть. Верно, немецкий парашютист. Надо в сельсовет сбегать, заявить.

— Выдумала черт знает что с перепугу…

— Не выдумала. Я слышала, как он храпит…

Тимко, поняв, что таиться теперь нечего, сказал, отводя глаза:

— Северин Джмелик у нас прячется. Из-под конвоя убежал.

Орыся широко раскрыла глаза, поставила подойник на завалинку.

— Без году неделю живем, а он уже с беглым каторжником связался. Ничего себе…

— А ты молчи. Не твое дело.

— Как это не мое? А если тебя вместе с ним под ружьем в тюрьму погонят, мне на это радоваться, что ли? А чтоб она пропала, такая жизнь!

Это была их первая серьезная ссора. До вечера они не разговаривали, хотя и встретились на полевом стане в обеденный перерыв. Трояновский учитель читал жнецам газеты, рассказывал, как немцы засылают парашютистов к нам в тыл; говорил, что нужно искать их и бороться с ними. Что даже среди наших людей могут быть такие, кто ждет фашистов, и о них нужно извещать власти. «Надвигаются грозные дни. Мы должны быть бдительными и решительными. Ни явный, ни тайный враг не скроется от наших глаз».

Орыся сидела как на иголках, а вечером решительно потребовала от Тимка, чтобы он спровадил своего дружка, иначе она сама его вытурит. Тимко спорил, но когда увидел, что все равно ничего не выйдет, пошел в хлев:

— Вот что, Северин… Сидел ты у меня два дня… Теперь топай дальше…

— Узнал кто-нибудь?..— тревожно спросил Джмелик.

— Орыся. Храпел ты во сне, а она как раз пришла корову доить. За себя-то я ручаюсь, а ей рта не заткнешь. Так что посиди до вечера, а как стемнеет, я тебя выпущу.

В обед Тимко приехал на двуколке в село за наточенными косами для косилки. Забрав их, повез в степь. В селе было пусто, как обычно во время уборки, только детвора возилась на берегу Ташани да дед Иннокентий с Кузькой пасли колхозный скот на лугу. В белых рубахах, оба длинношеие, они были похожи на гусаков, что пасутся на зеленой траве. Возле моста Тимко нагнал Гаврилу, который тоже шел с обеда в поле. После того как Тимко оставил родной дом, братья не виделись и, встретившись теперь, не знали, о чем говорить.

— Что ж ты не заходишь? — спросил наконец Гаврило.— Как-никак — родные.

— Работа…— опустил глаза Тимко.

— Хоть бы мать проведал. Плачет она по тебе. Не сегодня-завтра на войну пойдешь, а ты, вместо того чтобы возле родной матери быть, по чужим дворам слоняешься…

— Всяк по-своему живет…

— Собака и та свой двор знает, а ты…

— Ты меня тут не собачь! — отрезал Тимко.— Вас таких много было, что мне на шею сесть норовили, да не про вас она.

Он хлестнул коня кнутом и помчался пыльной дорогой, только ветер рвал черные кудри да на спине пузырем надувалась красная, вылинявшая на солнце рубаха. «Барышник, истый барышник,— грустно глядел вслед брату Гаврило.— От одной матки, да не одни ребятки. Что с ним дальше будет — бог его знает».

Гаврило вскинул косу на плечо и медленно пошел над Ташанью к холмам, где сквозь трепещущее марево виднелись ряды только что сложенных копен.

Тимко дал передышку коню только за Трояновкой. «Что им от меня нужно? — взволнованно спрашивал он себя.— С малых лет за пасынка считали и теперь покоя не дают. Нет! Хватит! Теперь у меня своя дорога». Он закурил и вдруг услышал далекий, приглушенный степью крик. Оглянулся. Из села большаком мчался верховой. Серые клубы пыли поднимались из-под конских копыт. Какой-то паренек в белой рубашонке, припав к лошадиной гриве, летел прямо к Тимку. Тимко в тревожном предчувствии остановился возле густых, как лес, подсолнухов и стал ждать. Натянув изо всех сил поводья, мальчик осадил коня:

— Марко сказал, чтоб вы сейчас же возвращались домой. Полный двор милиции понаехало. Ищут кого-то…

Тимко воровато глянул на подсолнухи, скользнул взглядом по нескошенной ржи. «Может, двуколку бросить, а самому в подсолнухи? Найдут Северина — обоих за решетку посадят. Нет! Вместе грешили — вместе и отвечать будем». Он повернул лошадь и, стоя на двуколке, галопом помчал назад, в село.

Лошадь трясла задом, била копытами в дощатый передок. Седелка съехала набок, дуга перекосилась. Тимка обдавало горячим ветром, крепким, как соль, запахом конского пота. Промчался через мост, в глаза блеснула, как голубая молния, Ташань, свернул в свой проулок.

Возле ворот выпрыгнул из двуколки, вбежал во двор. Отлегло от сердца. Милиции нет. Под берестом в холодке сидит Гнат, в бурьяне с палками-щупами рыщут Сергий и Денис. Гнату жарко. Он расстегнул ворот, возле него, на траве, мокрым клеенчатым потничком кверху лежит картуз. На боку у Гната кобура с настоящим, правда стареньким, револьвером.

— Нету там никакой ямы? — спрашивает Гнат, щуря глаза.

— Что он дурак, в бурьяне прятаться? Молодой хозяин его где-то получше спрятал,— говорит Сергий, испытующе глядя на Тимка.

«Ну, пока-то вы его не нашли, и нечего глаза таращить»,— отвечает ему взглядом Тимко и, вынув кисет, свертывает цигарку. В это время из бурьяна, весь серый от полынной пыльцы, вылезает Денис.

«Найдут»,— охватывает Тимка отчаяние, а Сергий издевательски усмехается:

— Ну, говори, где ты его спрятал?

— А ты поищи,— в свою очередь скалит зубы Тимко.

Сергий шепчет Гнату на ухо:

— Тут он. Чтоб мне с места не сойти, тут.

У дверей хлева Гнат задерживается и с озабоченным лицом ищет в нагрудных карманах карандаш. «Душа в пятках. Каждый мнется, а заходить боится. Ну что ж, теперь не выкрутиться. Будь что будет»,— думает Тимко и садится на порожек.

Отворили дверь в хлев. Гнат вынул из кобуры револьвер и громко сказал:

— Говорит председатель сельсовета Гнат Рева при понятых Сергие Золотаренко и Денисе Кошаре. Джмелик Северин, сдавайся!

Тихо. Только шелестят на огороде подсолнухи да где-то на берегу сонно кричит иволга.

— Вылазь, а то, если найдем,— хуже будет.

Тишина. Все трое затаили дыхание.

— Начинайте обыск.

Денис и Сергий забираются на сеновал, шарят палками в углах. Денис берет вилы и тычет ими в сено.

— Как попаду — сам голос подаст,— смеется он.

В это время во дворе раздается крик. В хлев врывается Орыся: глаза горят, грабли в руках трясутся.

— Ну, ну, иди отсюда! — кричит на нее Тимко и тянет за руку, но она вырывается и бьет Дениса граблями по широкой спине:

— Ты его складывал, это сено, что разрываешь? Ты складывал, собачник трояновский, бубенщик хуторянский!

Разъяренная, она карабкается на сеновал. Гнат тащит ее за ногу:

— Гражданка! Мы при исполнении служебных обязанностей.

Она дрыгает ногой, ударяет Гната в грудь, взбирается наверх и сталкивает оттуда оторопевшего Дениса.