Василий Золотов - Земля горячая

Проснулась около восьми утра — время идти на работу. В комнате холодина. Кое-как натянула на себя платье, кофточку, быстро набросила пальто. Растапливать печку было некогда, позавтракать решила в столовке. Но там была такая уйма народу, что я, так и не поев ничего, пошла в управление.

И только вошла, как секретарша позвала меня к Булатову. Семен Антонович говорил с кем-то по телефону. Он поздоровался и кивком головы показал на стул.

Я присела. Булатов кому-то доказывал, что грузчики ни в чем не виноваты, поменьше надо продавать в магазинах спирту; и в конце разговора, как бы стараясь поскорей отделаться от назойливого человека, наседавшего на него, махнул рукой.

— Хватит читать нотации, посмотрим, как твои сезонники будут вести себя, когда приедут весной!

Я поняла — Семен Антонович говорит с директором рыбокомбината. Отмахиваясь от его упреков, он все же, судя по всему, чувствовал свою вину, поэтому разговор закончил примирительно:

— Не ворчи, старина, сегодня же приму меры. Пока. Будь здоров! — И, кладя трубку на телефонный аппарат, спросил у меня: — Ну, как самочувствие, родня, как спалось?

Я хотела было ответить, что спалось недурно, но он опередил меня:

— Знаю, знаю, что плохо провела ночь. Я тоже не смыкал глаз. Этот дуралей напился и все порывался идти к тебе доругиваться, да я не пустил… Что с вами поделаешь! И мы в свое время куролесили… — Семен Антонович принялся выстукивать пальцами о стол, что-то вроде марша, потом вдруг сказал: — Орел-то оставил у меня дома чемодан, из-за него я и хотел идти к тебе…

Я слушала Булатова и думала: «Рвался доругиваться, а не мириться. Хорошо я сделала, что не пошла ночью унижаться перед ним…»

— Ну, что же ты молчишь? — спросил Булатов.

— А что мне остается говорить?..

— Хотя бы поплакала, пожаловалась на судьбу, все-таки брошенная жена. — Семен Антонович расхохотался. — Ну, ладно, ладно, не хмурься. Все понимаю. Пройдет немного времени, и вы, скорей всего, одумаетесь, а пока я отправил Валентина поутру на самолете в Петропавловск, сегодня подошлю к нему начальство — капитана, и пусть катят в Николаевск-на-Амуре за катерами.

— Надолго? — испугалась почему-то я.

— До весны. А если соскучишься и хорошенько попросишь, вызовем и пораньше. Все в наших руках, — В глазах его забегали веселые чертики.

Я не в силах была вымолвить и слова. Уехал, не простился… А что же теперь делать? Что? Будь Валентин здесь, я бы как-нибудь объяснилась с ним, и горести отошли бы сами собой, а теперь… теперь нас разделяет огромное пространство, океан и сопки. С кем поговорить, с кем посоветоваться? Шуры тоже нет. И я остро почувствовала, что мне не хватает Игоря, оставшегося там, в Панине…

В кабинете наступила тишина. Я смотрела в дальний угол, где стояла бочка с пальмой. Булатов начал перекладывать с места на место бумаги, и я поняла, что разговор наш окончен и что я ему мешаю. В то же время я догадывалась — он ждет от меня одного слова. И я спросила:

— А где чемодан?

— У нас. Ты после работы зайди, все и обсудим, а пока не слишком распространяйся…

И опять я за своим столом, наедине с погрузочными ордерами и коммерческими актами. В любом из актов тщательно и скрупулезно зафиксирован брак в работе портовиков и моряков. Я читала и думала о том, какой же акт сможет зафиксировать и осудить неполадки в нашей с Валентином семейной жизни. Возьмем, скажем, в порту: кто-то разбил ящик или по чьей-либо вине допущена недостача товара; на это составляется акт, и виновный наказывается. Вот бы и у нас так: по твоей неосторожности появилась трещина в семейной жизни — надо составить акт и строго наказать виновного, но только после тщательного разбора — кто же все-таки виноват?..

Очевидно, об этом я думала вслух, потому что услышала смех Куща. У него даже слезы выступили на глазах.

— Что это ты, Галина, о семейных браках и актах бормочешь, или уже начались ссоры? Что-то рановато…

Я собралась отчитать его как следует, но в это время меня позвали в партбюро. В кабинете Толи Пышного шло какое-то совещание, и все места были заняты. Сашка Полубесов, предлагая мне свою табуретку, шутливо расшаркался:

— Приземляйтесь, миледи!

В руке он держал затасканную мичманку. Я поздоровалась со всеми и села. Сашка нагнулся ко мне, тихо спросил:

— Ты чего такая бледная? Не заболела ли?

Я отрицательно покачала головой. Не могла же я улыбаться, когда все во мне клокотало от горя и досады.

Сашка опять нагнулся ко мне.

— Я от Игоря письмо получил. Между прочим, тебе с супругом по приветику…

Сашка хотел еще что-то добавить, но его оборвал Толя:

— Полубесов, поговорите после! — и предоставил слово Булатову.

— Все вы знаете, — начал Булатов, — что с последним пароходом к нам прибыла большая партия грузчиков, которых временно поселили в общежитиях рыбокомбината. Так вот, сегодня с утра мне звонил директор рыбокомбината Кулиш и жаловался, что наши грузчики пьянствуют, дерутся, не дают спокойно жить и работать рыбакам. Кулиш просил принять меры, иначе он пойдет на выселение… Народ, конечно, тяжелый эти грузчики. Почти все… были в заключении, амнистированы. Надо подойти к ним как можно сердечнее, сами понимаете — травма у каждого в душе… Необходимо сделать так, чтобы они ни в чем не видели отличия от постоянных рабочих. Не вздумайте попрекать их прошлым. Надо сразу же выяснить, кто из них хочет учиться на крановщиков, лебедчиков, матросов, есть ли у кого семьи…

Я с ужасом подумала: неужели и мне придется идти к бывшим заключенным и знакомиться с ними? И сразу в моей памяти мелькнуло лицо Бориса Шеремета… Ведь я его считаю другом детства, настоящим парнем, может, и остальные такие же?..

Кто-то задал Толе вопрос:

— А за что у них судимости?

— Судимости разные — и за хулиганство, и за воровство, — но люди есть люди, и с ними надо работать. А то привезли, поселили в общежитии и забыли. А под боком магазин, а в нем спирту хоть залейся, отсюда и пьянство и драки.

…Всех нас раскрепили по комнатам общежития, в которых ноши вновь прибывшие. Мне досталась третья комната.

— Бандюги. Глядят коршунами… — ворчал кто-то.

Я уже заранее побаивалась: «Как же идти к ним?..»

Домой мы возвращались с Сашкой. Вечер был тихий. Усть-гремучинцы откопали дома из-под снега, и уже ласково мерцали электрические лампочки за окнами. «Богатырь» наш тоже весь в огнях.

— Ну-с, миледи, не было печали, так черти накачали, — сказал Сашка. — Как ты думаешь, что-нибудь у нас получится с этой оравой?

— Не знаю…

— Между прочим, тебе легче: Толька по блату подсунул комнату, в которой живет Борис…

— Кто тебе это сказал?

— Никто. Сам видел. Мы с Толькой сегодня все общежитие облазили. Страшновато, скажу тебе. Спирт жарят вовсю. Уж если я пью, так они… маменька родная! И никак не пойму, какого дьявола Толька втравил и меня в эту историю. Самого, что ли, меня старается перевоспитать? Ты знаешь, он и Алку науськивает — ты мол, с Сашки глаз не своди!