Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Давайте постучим к кому-нибудь и попросим погреться, — предложил Василий.

Лютикова тут же вытянула руку и постучала в оконце темного бревенчатого дома. За стеклом цвела герань, самый грустный и смирный домашний цветок, над трубой вился дым, и старушка, выползшая на крыльцо, оказалось маленькой, согбенной, как из сказки.

— Я бы рада вас впустить, да не велено, — сказала она и стала оправдываться: — Знаете, времена какие, впустишь, и тебя же придушат, а добро в мешок и на плечи, догони тогда.

Старушка была старенькая и наивная, отказ ее был какой-то не окончательный, он как бы приглашал к разговору.

— Времена, бабушка, хорошие, — сказал Василий, — и мы люди честные. Посидим, отогреемся и уйдем.

— А вам рубль дадим, — добавила Лютикова.

Старушку не обидело такое обещание, пропустила незваных гостей в дом, закрыла за ними дверь.

— Если Катерина явится, скажите, что вы из депутатов, пришли насчет меня, как я тут, жива еще или нет. Пусть ей стыдно станет.

— Кто это Катерина? — спросила Лютикова.

— Сестра моя, на четыре года помладше, живет через два дома, а чтобы прийти проведать, это уж лучше она будет болеть, помирать, только чтоб до сестры не идти.

— А с кем вы живете?

Жила она с невесткой и внучкой. Невестка была на работе, работала «главным директором, где хлеб пекут, не пекарня, а целый такой завод», а внучка училась в школе. Про сына ничего говорить не стала: «Наталья будет сердиться. Он, говорит, твой сын, а нам теперь никто. Такую квартиру Наталья бросила, ко мне сюда переехала». Наталья была невесткой, она и запретила старушке рассказывать о сыне.

Дом изнутри был и просторней и прочней, чем казался снаружи. Прогретые печным теплом, стояли старые, а может, уже и старинные вещи: ножная швейная машина под вязаной кружевной накидкой, почерневшие от времени венские стулья, высокий и тоже черный комод. А над кроватью висел высмеянный где только можно базарный, писанный масляными красками ковер: голубое озеро, лодка с красавицей в полный рост и два лебедя. Лебеди как подсказка — красавица пока одна, ждет свою пару.

— Хорошо у вас, бабушка, — сказала Лидия, — тепло, спокойно. А внучку вы любите? Хорошая внучка?

— Хорошая, — закивала старушка, — учится на пятерки. Мне говорит: ты с мамой не спорь, ты, если с ней не согласна, мне говори. Я и говорю.

— А с чем вы не согласны?

Старушка хотела ответить, да опомнилась:

— Нельзя чужим говорить, Наталья рассердится.

Семейная тайна не была за семью печатями, старушка проговаривалась. Бросили Наталья с дочкой ее сына, ушли от него. А куда уйдешь? Далеко и не ушли.

— Я у них раньше жила, все им делала, а потом меня сестра Катерина сбила: ты, говорит, у них бесплатная служанка, а дом твой травой зарастает, я, говорит, в твой дом квартирантов напущу, они поселятся, и уж потом их не выкуришь. Вот и ушла я, а у них там без меня все наперекосяк пошло.

Старенький дом, герань на окошках, а внутри тоже свои проблемы, конфликты. Василию не доводилось бывать в таких домах, больше всего озадачивало его, как Наталья с дочкой обходятся без удобств, ведь вода в колодце, отопление печное.

— А так, милок, как все люди когда-то обходились, — ответила старушка, — а ты, видать, родился рядом с паровой батареей?

— Все теперь рядом с ней родятся, — ответил Василий и подмигнул Лидии, дескать, старушонок стар, но вполне в своем уме.

Старушка это подтвердила:

— Это уж так: когда сытый, то голодного тебе не уразуметь. Только не все при батареях, милок, и сегодня. Еще сколько домов с трубами и в больших городах. И холодные люди еще есть, и голодные.

— Но вы-то, бабушка, живете хорошо? — спросил Василий.

У старушки и на это был свой собственный ответ:

— Я живу — хлеб жую. А если б хлеба не было, про то бы никто не узнал. Это сытый кричит: мне мало, мало, а голодный — он гордый.

Прощаясь, Лидия протянула ей рубль. Старушка взяла. Но приходить не пригласила, видно, боялась Наталью.

Возвращались быстрым шагом, попутные машины не останавливались, такси в этот район не заглядывали. Поднялся ветер. Мороз к вечеру словно упивался своей лютой злостью. Лидия подняла шарф до самых глаз, шла то плечом вперед, то спиной, держа Василия за руку. На ней было финское стеганое пальто, легковатое для такой погоды.

— А где ваша хваленая шуба? — спросил он, сдерживая себя, чтобы не обнять ее, просто для того, чтобы ей стало теплей.

— Продала, — ответила она, — все продала. Я же отбываю наказание, на меня денежный начет сделан. Забыли?

Он забыл. Он вообще никогда не знал эту Лидию Лютикову, шагавшую с ним рядом. Разве можно назвать знакомством их встречи в суде?

— Что вы крутитесь? — сказал он ей, когда она опять пошла спиной вперед. — Теплей от этого не будет. Идите рядом и не бойтесь меня. — Он положил ей руку на плечи и притянул к себе, так они и шли, пока не встретился на их пути прекрасный современный жилой дом в пять этажей. Дом с подъездами, лестничными площадками и с теплыми, даже горячими батареями на этих площадках.

— Не глядите на меня так, — сказала она, положив варежки на батарею и пытаясь не гнущимися от холода пальцами убрать со лба прядь волос, — я в эти игры больше не играю.

— В какие игры?

— В любовь и дружбу, а также в счастливую жизнь.

— Очень жаль, — сказал он. — Беды пройдут, а вот неверие в счастье, оно ведь может остаться.

— А я не хочу быть счастливой. Я хочу жить, работать, читать книжки, ходить одна в кино, в театр. Я хочу быть свободной. От людей, от денег, от моды, от всего.

Василий не забыл, как она хотела получить срок, только бы освободиться от ненавистных лиц, а сейчас и того не лучше — никто ей не нужен.

— Какая же радость будет вам от такой жизни? — спросил Василий.

Лютикова пожала плечами: к чему, мол, этот разговор.

— Люди приносят друг другу столько несчастья, — сказала она, — что лучше вам их пожалеть. А не тех, кто живет независимо.

— Все подобные заявления, — сказал Василий, — наказуемы. Знаете, чем они оборачиваются на практике? Человек, поверив в такого рода свободу, вдруг получает жесточайший удар: он влюбляется. Да-да. Так что держитесь.

— Очень остроумно. Я, разумеется, влюблюсь в вас?

— Не исключено.

Все что угодно могло последовать за этим, но не то, что случилось. Ей показалось, что он сделал шаг навстречу, а он был уверен, что она. Они обнялись. Василий успел подумать, что от ее щеки можно сгореть.

Сколько это длилось? Секунду? Василий успел сказать: «Я люблю тебя». Она ответила: «Это я люблю». И они покинули это место, вышли на улицу, где была зима или уже весна. Этого никто из них не знал.

— Мы пойдем к тебе. Ты живешь одна? — сказал Василий.

— Если бы я не полюбила тебя, мы бы пошли ко мне, — ответила Лидия, — но я тебя люблю и никуда с тобой еще долго-долго не пойду.