Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

«Погремушки нужны детям, — думала Тамила, — может, я от горя и растерянности впадаю в детство и утешаюсь Лушей?» Ей становилось стыдно за такие мысли, с какой стати она Лушу ставит ниже себя, какое у нее на это право? И все-таки чувствовала свое превосходство, свою более крепкую жизненную основу. Оправдывала Лушу: бытие определяет сознание, все-таки она даже в театре живет на задворках, кто она там — да почти никто. И этот ее дом — как проходной двор. И люди, приходящие сюда как в собственную квартиру. Они были высокого мнения о себе, на самом же деле ничего собой не представляли. Больше всего в себе и в других они ценили оригинальность и были в этом большими знатоками. Это был по-детски разноцветный веселый мир, но однажды Тамила чуть о него не разбилась. Разговор зашел о Никите.

«Я знаю, что он талантлив, — сказала Луша, — но талант еще далеко не все. Надо много труда и удачи, чтобы талант заблистал, оправдал, так сказать, себя».

«Что-то вы слишком строги сегодня, Луша, — заметила Тамила, — конечно, труд — это важно, но талант важней, талант — чудо, божья милость, самый щедрый дар природы, талант — редкость».

Луша не согласилась.

«Не преувеличивайте, — сказала она, — все дети, которым удалось избежать яслей и всяких там садиков, талантливы».

Вот так. Живешь-живешь и что-нибудь услышишь.

«А при чем здесь садики?» — уже догадавшись, что имела в виду Луша, спросила Тамила.

Луша, видимо, сообразила, что брякнула о яслях и садиках, Тамила может обидеться: когда трое детей, садики наверняка спасение.

«Я не о всех детях, — стала оправдываться Луша, — и потом, есть прекрасные детские сады с иностранным языком, бассейном, великолепными музыкальными занятиями. Я имела в виду другое: детскую стадность, эти группы, прогулки парами, неразвитых воспитательниц».

«Никита не ходил в детский сад?»

«Естественно», — Луша была смущена, ей было неловко таким ответом принижать Тамилу, но ничего другого она сказать не могла.

Тамила замолчала. А что скажешь? Сидел в этой огромной захламленной комнате маленький мальчик, листал подаренные книжки, играл подаренными игрушками, подбегал к звонившему телефону или к двери, скучал, случалось, плакал от одиночества и вырос талантливым. А эти питавшиеся по часам, наедавшие розовые щеки, спавшие после обеда в общих спальнях, хором певшие песни и парами шагавшие по соседнему скверу, выросли бездарями? Растеряли в коллективном житье свою индивидуальность? Да, так считала Луша. И не она одна.

И еще был случай, когда Луша обидела ее, даже оскорбила. Высыпала из мешочка на стол цветные камешки, приговаривая «топаз», «аметист», «кошачий глаз», и вдруг сказала Тамиле:

«Только не просите, из этого я ничего не дарю».

У Тамилы и в мыслях подобной просьбы быть не могло, поэтому Лушино предупреждение бросило в краску.

«С чего вы взяли, что я могу попросить?»

«Да так, слетело с языка, — спохватилась Луша, — привычка сработала, есть такие, которые просят. А есть, знаете, такие, что могут и украсть».

А она считала Лушу по-детски беспечной и доверчивой.

«Мы еще мало знаем друг друга, — сказала Тамила, — и вам неизвестно, что жизнь была ко мне слишком щедра. Не камешки, а богатство мне выдала. А потом спохватилась: за что ей одной столько?»

Луша понимающе улыбнулась:

«Да, да. И все-таки эти камешки во все века украшали женщинам жизнь».

«Я думала, Луша, вы презираете подобные ценности».

«Ай, — ответила Луша, — презираешь обычно то, чего у тебя нет».

Снег засыпал Сашкину могилу. Кладбище стало черно-белым, и только на новых могилах пестрели красками венки. Проваливаясь по колено в снег, Тамила приблизилась к обелиску, смахнула варежкой сыпучий снег с портрета. Сашка глянул на нее строго и пристально. Жил как царь. Правил государством. Народ был в него влюблен. А где же свод хотя бы пожеланий, по которым жить его подданным дальше? Беззаботный такой был государишка, собирался, как она, как все люди, жить вечно. И вдруг в одну секунду отказался от всего и ушел. Недавно она сказала старшему своему, Василию: «Мне не нравится твоя суета вокруг имени отца. Зачем ты допрашиваешь его сослуживцев? И эти общие тетради с заголовками «Сказание о моем отце»… Какое сказание? Был бы Сашка жив, он бы тебе показал «сказание».

Сын не понял ее, он ходил к товарищам отца по важному делу. Теперь там у них в ленинской комнате, где проходят политзанятия, не просто Сашкин портрет, а стенд, на котором несколько фотографий, а также его документы и награды. Василий попросил товарищей отца написать воспоминания о своем погибшем начальнике. «Я задумал о нем книгу, и эти воспоминания мне будут очень полезны». Эта просьба и другая деятельность, которую развил Василий вокруг имени отца, смущала Тамилу.

— Всякая память тем и дорога, — пыталась она объяснить Василию, — что это тихое, вежливое, незаметное извне движение человеческой души. Память — это память, и кто помнит — тот помнит.

— Если бы все так рассуждали, — отвечал Василий, — то у человечества не было бы прошлого. Нет, память надо из духовной плоскости переводить в материальную. Облекать ее в мрамор, книги, музеи, даже, как утверждал Маяковский, в пароходы и другие славные дела.

— Может быть, ты прав, — начинала соглашаться Тамила, — но тогда это надо делать без суеты. Не ты должен был хлопотать о стенде, а Сашкины друзья должны были это сделать. И не ты должен писать книгу, а кто-то другой или другие. А ты бы оказал им помощь — отредактировал, поправил.

Тамила чувствовала свою правоту, но убедить Василия не могла. Слишком он оторвался от нее — пять студенческих лет, а потом работа в редакции поглотили того мальчика-увальня, рассудительного и послушного, самого послушного из ее детей. Нина Григорьевна звала его когда-то «ласковым теленком», это прозвище ему шло. Теперь он огрубел и стал по современным меркам красивым. Тамила стыдилась своей холодности к нему, иногда думала: стал красивым и глупым. Она не могла простить ему Алену: какая бы ни была эта Алена, а все ж нельзя с ней так. Не нравилось Тамиле в последнее время и журналистское всезнайство, которым стал щеголять Василий. Обижало ее в сыне и какое-то неизвестное ей прежде мужское превосходство, которое он перед ней не скрывал.

— Конец света: женщины хотят играть в футбол.

Тамиле не нравилось, каким тоном он выложил эту новость.

— Тебе-то что, — ответила с вызовом, — пусть играют. Почему это тебе не нравится?

— Потому что природа предназначила им иное…

— Тебе природа лично сообщила, что предназначено «им»? Женщины должны рожать, мыть, варить, стирать? Так? Что еще должны? Нравиться вам, мужчинам? Или им еще можно пахать, доить коров, строить дома?