Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

Но вот идет ему навстречу Лютикова. Василий не сразу ее узнал. Явно знакомые глаза с вызовом уставились на него из-под меховой шапки.

— Не узнал? А я думала, будешь помнить меня всю жизнь.

Он растерялся и все же попытался поставить ее на место.

— Разве мы на «ты»?

Насмешливый огонек в глазах погас, она поглядела на него с открытой неприязнью.

— Много вам денег заплатили?

— Каких денег? — спросил Василий.

Она усмехнулась.

— Гонорар называется. Много его вам дали?

И тут он вспомнил: Лютикова! Лидия Лютикова. Девица, которую судили за растрату на бельевом складе. Вот так: спасай людей, выгораживай, пиши в их защиту статьи, а они уж потом вас «отблагодарят» за это.

— А вас волнуют чужие заработки?

Лютикова хмыкнула, взгляд ее устремился куда-то в сторону, она не желала с ним больше разговаривать.

— Нет, вы все-таки скажите, как же это получилось, что я вас обидел?

Лютикова махнула рукой, мол, не о чем говорить, а Василий, что называется, завелся, требовал от нее ответа.

— Вы что же, белое от черного не отличаете? Вам до сих пор непонятно, что я написал статью в вашу защиту? Что вы молчите?

— Мне понятно, что в мою защиту, — ответила Лютикова, — но разве я вас об этом просила?

Такие вот представления кое у кого о газетной работе. Она, видите ли, должна была его попросить.

— А как это, интересно, вы могли попросить? — сказал он с мальчишеской обидой в голосе. — Вы же не редактор газеты.

— Я знаю, что не редактор. И все равно вас никто не просил писать обо мне.

— Но почему? — Василий жаждал ответа. Что он не так написал, в чем допустил просчет или ошибку? — Я ведь вам хотел помочь от всего сердца. И вы обязаны объяснить: что я сделал не так?

— Хорошо, — согласилась Лютикова, — я объясню. До вашей статьи почти никто из моих знакомых не знал, что меня осудили. Пусть условно, но осудили. А теперь знают даже в том городе, откуда я родом. Хорошо, что мама умерла от болезни сердца, а не от вашей статьи.

— Нельзя о матери говорить: хорошо, что она умерла от болезни, а не от статьи. Во-первых, смерть не выбирают, во-вторых, ничего в ней хорошего нет.

— Очень умный, — сказала Лютикова, — но от вашего ума люди еще поплачут.

— Что же мне, оставить эту работу?

Она ответила не сразу. Шагала рядом с ним, как солдат, а он подлаживал свой шаг и вообще подлаживался.

— Этого я не знаю. Но думаю, что без согласия человека нельзя писать о нем. Мало ли по какой причине не хочется человеку, чтобы его фамилия маячила перед всеми.

Он мог бы ей сказать, что это она считает себя очень умной. Падают нравы прямо на глазах. Раньше его профессия звучала как звание — журналист. Каждый гордился знакомством с журналистом. А теперь? «Сколько ты получил за свою статью?» И эта Лютикова туда же. Он ее доброе имя спасал, а она встретилась и огрела: «Много вам заплатили?..» Много. Не считайте чужих денег и не заводите своих долгов. Можно было бы подарить ей эту мудрость. Странная девица Лютикова: губы накрасила, а зачем? Нельзя ей красить губы, не идет.

— А вы могли бы сходить к Антипову, — вдруг спросила Лютикова, — и сказать, что я ему все простила?

Василий опешил: еще не легче.

— Нет, я этого сделать не могу. А вам надо извиниться перед ним?

— Да, — ответила Лютикова.

— Он вас оболгал, а вам его жалко?

Он смутил ее: Лютикова покраснела, прижала к груди сумочку и, как плохая актриса, прошептала:

— Он любил меня. А любовь способна на все, в том числе и на преступление.

— А ненависть? Что же тогда остается ненависти?

— Ненависть проходит, — сказала Лютикова, — а любовь живет вечно.

Уж о чем, о чем, а о любви каждый знает всё. «Любовь живет вечно». Красиво звучит, красиво и бессмысленно.

— Я ухожу, всех вам благ, — сказал он Лютиковой и поднял руку вверх, дескать, привет, пока, но она не дала ему уйти.

— Послушайте, я вас очень прошу, не уходите. Я хочу вам рассказать о себе. Мне это надо.

— Зачем?

— Не знаю. Но вы послушайте, раз уж встретились.

Они спустились к реке, там было ветрено и пустынно. Нос у Лютиковой покраснел, а потом и нос, и разрумянившиеся щеки стали синеть. Василий тоже замерз, ботинки оказались не по погоде, пальцы в них сводило от холода.

— Мы замерзнем, — прервал он ее рассказ, — закоченеем в ближайшие полчаса, надо отсюда выбираться.

Они поднялись по узкой обледеневшей лестнице вверх по склону горы. Хорошо, что у лестницы с одной стороны сохранились перила. Уличка, на которую они выбрались, была окраинная, с деревянными домами. Один из этих домов украшала вывеска «Ремонт галантереи». Но ни кафе, ни кинотеатра, где бы они могли согреться, поблизости не было.

— От меня у вас одни неприятности, — сказала Лютикова и пояснила: — Служебные и личные.

Он уже знал о ней много, она рассказывала картинно. Василий не просто представил, а явственно увидел уличку курортного городка на берегу Черного моря, дом с двумя верандами, увитыми виноградом «изабелла», двор с деревьями айвы и инжира. Родители сдавали комнаты семейным москвичам, эти семьи приезжали каждое лето. Дети росли, вырастали и приезжали сюда уже со своими детьми. Держалось хозяйство на отце, военном в прошлом человеке, который родом был из этих мест, а всю жизнь прослужил на Севере. В тех холодных краях родилась и его дочь Лидия. «Вы, наверное, представляете себе моего отца этаким хозяйчиком, который переродился из офицера в южного торгаша? — говорила Лютикова. — Нет, он был всего лишь одержим работой. Если бы он занимался наукой или руководил колхозом, то стал бы при его трудолюбии знаменитой личностью». Отец Лютиковой не просто выращивал овощи и фрукты и сдавал летом комнаты, он постоянно что-то создавал, поэтому все вокруг него цвело, сияло и улыбалось.

А мать была другой — веселой, суетливой и беспечной. Соседки завидовали ей — такой человек достался в мужья. И когда отец умер, они злорадствовали: теперь узнает, почем фунт лиха. Отец умер не болея, в одно мгновение. В два года после его смерти мать разорила дом и все хозяйство. В первое же лето отказала старым жильцам и понапустила молодых веселых постояльцев. Под отцовским каштаном вкопали в землю большой стол, и за ним с вечера до глубокой ночи гудело застолье. Стали заглядывать к ним участковый и дежурные милиционеры, мать посылала к ним Лидию. Участковый был братом ее одноклассницы. «Леша, — говорила ему Лидия, — для того мы учились в одной школе, дружили и росли вместе, чтобы сейчас один оправдывался, а другой обвинял? Люди приехали в отпуск, веселятся, отдыхают. Если какому-нибудь старью это не нравится, мы-то с тобой при чем?» Леша не спорил, только просил: «Лидка, но все-таки надо потише». К пьющим в те годы относились терпеливо, на свои люди пьют, не воры, не грабители, но их дом все-таки приобрел дурную славу.