Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

Но была еще одна боль, в которой Нина Григорьевна и Куприян Михайлович боялись признаться друг другу: не любит этот талантливый и еще там неизвестно какой Никита их внучку.

Давным-давно ей приснился сон: они развелись с Сашкой и оба уезжают в разные стороны. Он с чемоданом ждет свою машину, она стоит рядом с ним и тоже ждет какой-то транспорт. Детей у них нет, сколько прожили вместе, неизвестно. И вот подъезжают красные «Жигули», и Сашка уезжает вместе со своим чемоданом. А она остается одна. Вещи ее куда-то исчезают, улица, тротуар, на котором она стояла, тоже исчезли. Она висит как бы в пустоте. Но ей не страшно, только невыносимо болит сердце от горечи и несчастья, скопившихся в груди. Она пробует заплакать и не может. Хорошо, что Сашка разбудил ее, иначе сердце ее могло не выдержать таких страданий.

«Ты меня никогда не бросишь? — спросила она. — Не уедешь с чемоданом на красных «Жигулях»?»

«Ты моя любовь, — сказал Сашка, — зачем мне бросать свою любовь?»

Сказал и уснул. Полусонный, почти в бессознательном состоянии, успокоил ее и уснул. И Тамила успокоилась. На всю жизнь. Она его любовь, а он ее любовь. У них дети, и прожитая вместе молодость, и общая кровать, и общий шкаф для одежды, и один хлеб на столе. Кто-то ведет дискуссии: как делить домашний труд, как отец должен воспитывать детей, — кто глава современной семьи? А они просто любят друг друга. «Сашка, давай мне купим японский плащ?» — «Конечно, купим». Он не хитрый, он умный, он знает, что надо так отвечать: купим, конечно, купим. Дурак будет возражать, доказывать: да у тебя старый плащ почти новый, мы же хотели купить детям коньки с ботинками. А Сашка не спорит, Тамила сама поймет, что японский плащ им пока не по карману. Он не спорит и дружит с ней, любит ее, обучает детей тому-сему, и они постепенно растут. И ушел он, когда они все выросли, не бросил слабых и малолетних. Довел детей до взрослого порога, а ее подвел почти к самой старости: теперь давай сама, многие вообще всю свою жизнь живут в одиночку, а ты вон сколько рядом со мной блаженствовала. А может, это она сейчас так идеализирует его? Какое там блаженство: трое детей и ни одной получки, чтобы половина сразу не уходила на долги. У Нины Григорьевны в последние годы одалживать стеснялись, переживала она, учила их, как экономить деньги, произносила слова «бюджет семьи». А они возьмут и купят три килограмма бананов. Пять ведь человек! У них в заводе не было — это детям, они дети, им нужней. Всем одинаково охота хоть банана, хоть конфету.

Сашка говорил:

«Как хорошо, что ты никудышная хозяйка. От этого мы хорошо и дружно живем».

Она не верила и ждала подвоха.

«Ну-ну, для чего позолотил пилюлю? Что же тут хорошего?»

«Прежде всего то хорошо, что у тебя нет орудия власти. Уж ты бы над нами повластвовала, уж ты бы помуштровала, если бы была образцовой хозяйкой».

«Но хоть на троечку я хозяйка?» — спрашивала Тамила.

«На четыре с минусом», — серьезно отвечал Сашка.

Иногда говорил за столом и его слышали дети:

«Купи мне, Тамила, на день рождения торт. И чтобы я один сел за стол и съел его один». Или: «Если тебе, Муза, будут давать в детсаду что-нибудь сладкое, так ты уж не забудь меня, принеси половинку». Торт ему одному съесть так и не довелось, а Муза таскала, пачкала карманы половинками пирожков с вареньем и обсосанными леденцами.

Иногда он забывался и говорил при детях Тамиле:

«Я как увидел тебя в первый раз, так и понял: ну все, мне крышка, за этой вожатой побегу на край света. Хотя никакого затмения не было, сразу увидел: борщ варить научится, но это будет ее последний взлет. Предел. Носки стирать, пуговицы пришивать буду себе сам». И стирал, и пришивал, а когда она ему это делала, не забывал изумляться и благодарить.

Каждый день он говорил ей о своей любви. Совсем мало было дней, когда было не до признаний. И когда он говорил ей о своей любви, то всегда приплывало к ней и обдавало своим теплом их первое лето.

Она была вожатой у октябрят, а он воспитателем в старшем отряде. Ее горком комсомола послал, а он проходил в лагере студенческую практику. Идут октябрята по дорожке, а навстречу им пионерский отряд, и Таня с Сашкой идут тоже навстречу друг другу. А после отбоя Таня свой отряд с воспитательницей оставляет, а он — с вожатой, и бегут они к реке. Тепло, тихо, луна на небе. «Как хорошо, Сашка! Посмотри, как прекрасно!» Но нашлась мерзавка, завистница, моралистка, донесла об этих встречах начальнице лагеря. Та прискакала темной ночью прямо на берег, выставила указательный палец: «Ты и ты, чтобы утром вашего духа здесь не было!» Сашка не дрогнул: «Мы не пропадем, — сказал он начальнице, — нас поймут люди и оправдают. А вот вам, когда опомнитесь, будет стыдно всю жизнь». Начальница потом говорила: «Я бы их простила, но у этого студента столько гонору, да и девчонка наглая, слезинки не выронила». Начальница не поленилась, послала письмо в Сашкин институт и в школу, которую тем летом закончила Таня. Сашку вызвали осенью в комитет комсомола и там сказали: «Почитай, что о тебе написала одна образцово-показательная ханжа…» Школа, слава богу, тоже не стала портить жизнь своей выпускнице.

Он не дожил полгода до их серебряной свадьбы. Тамила не стала отмечать эту дату. Даже детям о ней не сказала. Что дети. У них своя жизнь. Муза на фабрике, выдает в кладовке пуговицы, а зарплату относит художнику Володе. Василий написал статью о свидетелях. Страдал, произносил дома речи, пока статью не печатали, а напечатали — и затих. Ничего в мире не случилось после его статьи. «Не раздалось, — как сказала Муза, — даже тихих непродолжительных аплодисментов». Игорь наконец нашел себе работу, странную, неожиданную для всех, наперекор своим способностям и планам. Хотел в специальную школу-интернат, к трудным детям. Тамила не решалась спросить, почему не пошел туда: не взяли или передумал? В таких случаях интуиция не подводила ее, знала: спрашивать не надо. Но она с тревогой смотрела, как Игорь, вернувшись с завода, спит, не раздеваясь, на старом диване, потом через час-полтора просыпается, идет в ванную, моется, потом ест, смотрит телевизор. Со стороны кажется, что он смотрит, на самом же деле он не слышит ни единого слова. Влюблен, думает о Кире Васильевне. Они все влюблены. И все, по мнению Тамилы, неудачно. Одна Алена чего стоит. А этот ангел-гений Никита? С Кирой Васильевной полегче, она замужем. Но это ей, Тамиле, кажется, что учительница замужем и потому неопасна. Единственное, что утешало Тамилу, — молодость ее детей. У них первая любовь, а она ни у кого не бывает последней. Неужели пройдет время и Тамила будет вспоминать о своих волнениях с улыбкой?

Появилась привычка: когда становилось очень одиноко, шла к Луше. У Тамилы никогда не было такой беспечной подруги, как эта всегда веселая, готовая все объяснить, всех оправдать Луша. О себе Луша однажды сказала: «Есть люди-трубы, люди-скрипки, а я — погремушечка». Тамила попробовала ее утешить: «Ну что вы уж так о себе…» Луша не дала себя пожалеть: «А никто еще не доказал, что погремушечка нечто менее ценное, чем труба или барабан».