Михаил Колосов - Платонов тупик

И все были довольны!

Юркина уверенность в своем великом предназначении подкреплялась и разными другими обстоятельствами. Тут уж все делается по закону: на ловца и зверь бежит. Или: кто что хочет, тот то и слышит.

Однажды во время зимних каникул группу лучших ребят отрядили в областной город — во Дворец пионеров на тамошнюю елку. Разумеется, отобрали не просто самых лучших, но и самых талантливых — там нужно будет не только смотреть разные диковинки, но и себя показать. Поэтому ехали самые умелые, умеющие петь, играть, танцевать, рукодельничать. Юрка вез стихи собственного сочинения.

В вагоне пригородного поезда ребята вели себя шумно — смеялись, шутили. Юрка был в ударе — сочинял экспромтом.

— Юрай, придумай рифму на слово «рак»?

Юрка снисходительно улыбался, принимал шутку, отвечал в рифму:

— Она известна всем и так.

— А на слово «зеркало»?

Лихорадочно заработал Юрка мозгами, но рифмы не нашел и тогда пустился в обширное теоретизирование:

— Не на все слова есть прямые рифмы. Но можно придумать что-то похожее… Например… Ну например… — И, не вспомнив никакого примера, вдруг нашелся: — Или изменить ударение, это в стихах допускается. Например, вместо «зе́ркало», сказать «зерка́ло» — и тогда пожалуйста: зерка́ло — лекало — блукало — долбало — алкало… — И сам удивился, как ловко, а главное — как умно выпутался из такой сложной ловушки. Даже лоб вспотел. Ай да Юрка, не дурак все-таки!

— Алкало! Алкало! Это от слова «алкаш»? — удивленно произнес один из ребят, и все почему-то посмотрели на сидевшего на краешке скамейки помятого мужичонку, который слушал их и участливо улыбался. И всем стало вдруг неловко, и все вдруг притихли, но вскоре снова заговорили, зашумели. Кто-то вспомнил о билетах, а тот, у кого были билеты, сделал вид, что их у него нет, и пошло!

— Ребята, а если ревизор нагрянет? — всерьез забеспокоились девочки.

— А я отвечу ревизору: «У меня билет на сто лет и без проверки», — храбрился Юрка.

Мужичонка покачал головой на эти Юркины слова и сказал:

— Нет, парень, сто лет ты не проживешь.

— А сколько? — заинтересовался Юрка.

— Тридцать всего. Тебя ждет слава! Но короткая.

— Тридцать лет! Ого! — засмеялся Юрка, а про себя прикинул: «Пушкин прожил тридцать восемь, а Лермонтов и до тридцати не дотянул. — И вполне удовлетворился: — Хватит!»

А ребята атаковали мужичонку, лезли к нему наперебой:

— Дядя, а я сколько проживу?

— А я?..

— А я?..

— Мне погадайте…

И вновь объявившийся гадальщик охотно отмеривал всем — кому больше, кому меньше. Никого не обижал. Инге отвалил восемьдесят восемь лет, чем рассмешил всех до слез:

— Вот старушечка будет! Девяносто лет почти!

Юрка был впечатлительный, мнительный, расположенный к предрассудкам. Гадание запомнил, особенно запало ему в душу, что его ждет слава. Какая? Неважно. «Буду знаменитым!» — пело у него в душе. На годы он не обратил особого внимания, для него и впрямь это было еще очень далеко.

Вечером, рассказывая матери о гадальщике в поезде, особенно напирал на свое славное будущее. Но мать, выслушав Юрку, не выразила радости, сказала удрученно:

— Боже мой!.. Ясновидец какой-то тебе встретился. Значит, и тебе так мало отмерено: ведь отец-то твой умер тридцати лет.

— Ерунда! Главное он сказал — меня ждет слава! — воскликнул Юрка. — Я буду великим поэтом!

— Будешь, Юрочка! Обязательно будешь! — воздела мать руки к небесам. — Только учись, только учись, будь умницей!

Но учился Юрка так себе, особой усидчивостью не отличался, над уроками не очень корпел, схватывал верхушки знаний — и тем довольствовался. Более или менее старался быть всегда «на плаву» по литературе и языку, понимал: тут он должен держать марку — как-никак будущий литератор!

В его лености виноваты были в большей мере учителя. Они будто сговорились, что будущее Чижикова уже определено, и ему никогда не понадобятся ни физика, ни тригонометрия, выводили ему «международную» оценку — тройку, а кое-кто даже и четверку, и были довольны собой и своим учеником. Они целиком и полностью отдали его на откуп литераторше Марье-Ванне — это, мол, ее кадр, так пусть она его и тащит. И Марья-Ванна тащила. Да не просто тащила, она несла его как свое знамя!

Лишь один учитель не поддерживал общего мнения своих коллег о Юрке — это химик Олег Петрович Судаков, по кличке конечно же Судак. Сначала он возражал им, а потом бросил это бесполезное занятие и только посмеивался про себя, слушая их прогнозы насчет Чижикова. Прочитав очередной Юркин опус в стенгазете, он вздыхал и крутил головой, пока не скрывался за дверью учительской.

— Вы к нему несправедливы, — обороняла своего питомца Марья-Ванна. — Вы судите его по своей химии. Но химия ведь еще не лакмусовая бумажка для определений такого рода? И притом — химия действительно трудный предмет.

— Для лодырей и умственно недоразвитых, — коротко отвечал Олег Петрович.

Химия Юрке действительно не давалась. Иногда он становился прямо в тупик: неужели он и впрямь недоумок какой? Несколько раз всерьез принимался за нее, но ничего не получалось. Эти формулы, формулы, дальше H 2O и CO 4ничего не запоминалось. Уже после двух-трех страниц учебника в его голове образовывался сплошной сумбур.

— Не понимаю, — говорил учитель. — Как можно не любить химию? Такой интересный предмет! Даже если отбросить его интересность — он просто самый необходимый: это наука настоящего, а еще больше — будущего. Вы посмотрите, уже сейчас мы шага не можем сделать без химии! Одежда — химия: материал, пуговицы, резинки, мех. А дома, в быту? Вы загляните в кладовку, где мать держит разные моющие средства. Сколько там коробок, бутылок, банок! Все это надо знать хотя бы для того, чтобы уметь правильно ими пользоваться. А в будущем? В будущем химия нас будет кормить. Нет, Чижиков, не едиными стихами мир живет. Да, кстати, насколько я знаю, писатели никогда не отрицали ни науки, ни труда в других областях общественной жизни. Все они имели специальности: Лермонтов и Толстой — были военными, Чехов, Булгаков, Даль — врачи, кто-то инженер-строитель, кто-то учитель.

— А Пушкин? — подбросил Юрка ему ехидный вопрос.

— А что Пушкин? Пушкин окончил лицей, а там не на поэтов учили. Пушкин, дорогой мой, был человеком энциклопедических знаний! Это был великий ученый!

— Ученый?

— Да, ученый! И не только в области литературы. Он был историк, он был психолог, он был державного ума человек! Прочитай «Бориса Годунова» — какой государственный ум проявил здесь этот юноша, которого мы обычно представляем только задирой-эпиграммистом, волокитой, кумиром женщин и друзей. Быть настоящим литератором — надо много знать. Надо впитать в себя не только созданное человечеством в области культуры, в области науки, но и самому обогатить человечество хоть чем-то. Невежды в одной области никогда не достигали высот в другой. А графомания, не подкрепленная талантом и знаниями, — это болезнь, а не профессия. Тяжелая болезнь. Известно, что просто больной человек — обуза для общества, больной графоманией — вдвойне обуза, потому что он еще и вреден.