Евгений Гущин - Небесное созданье

— Нет, принесешь сюда.

— А потом снова двадцать килограммов тащить вниз? Какой резон?

— Только сюда. Я должна убедиться, — твердо сказала Алена.

— Понятно, — согласился он с покорным вздохом. — Сюда так сюда. Как скажешь. Ну, допустим, принес. А дальше? Прячем мешочки здесь? Или потом их вместе уносим вниз?

— Их ты после вынесешь. Когда все успокоится.

— Годится, — согласно кивнул он. — С мешочками все ясно. А как быть с тобой? Что нам делать дальше? Через пару дней, как подживет твоя нога, добираемся до поселка? Или упремся и будем ждать спасателей, пока не придут?

— Если не дождемся, сами выйдем в поселок.

— Ладно, спускаемся. Тебя отвожу в больницу, а сам, со спасателями, мету обратно. Меня ведь наверняка сразу отправят в Коозу проводником. И вот привожу спасателей на место. Они только глянут и махом поймут, что я тут уже побывал. Следы-то останутся, их не спрячешь. Вот если бы до снегопадов…

— Может, снова снег пойдет, — с надеждой проговорила Алена.

— Снег… — криво усмехнулся он. — Если будет валить три дня без перерыва и хлопьями, то прикроет. Но лыжня себя все равно выдаст. При солнце — синеватой тенью. Она живучая.

— Скажешь им: проверял капканы. Ведь они же есть у тебя там.

Иронично улыбнулся.

— И решил побродить среди обломков? Посмотреть что и как? И что никакого золота в глаза не видел?

— Да, — не слишком уверенно отозвалась Алена.

— Боюсь, туда придут не фраера. Если там золото.

— Спросят про золото, ты — понятия не имеешь. Я тебе о нем ничего не говорила. Ты никакого золота не видел. Сумка, мол, женская валялась, ее и принес. Вот и все. На том и стой.

— Милая Аленушка… Говорю же, там не фраера будут, а крутые мужики. Меня начнут таскать, да и тебя в покое не оставят. Ни здесь, ни в городе. Прижмут хорошенько и расколешься. И тогда… — Примолк, многозначительно глядя на Алену, как бы подталкивая ее закончить мысль.

— Риск, конечно, есть, — согласилась она неохотно, прогорклым голосом, — но ведь сам знаешь: кто не рискует…

— Тот не ездит на Канары, — с готовностью подхватил он, на свой лад переиначивая окончание модной нынче пословицы. — Впереди светят либо Канары с канарейками, либо просто нары. Только уже не избушечные. Тюремные.

— А ты привык к избушечным?

— На другие меня не манит.

— Значит, Канарами тебя не соблазнить?

— Нет. Как в песенке: там хорошо, но мне туда не надо. Да я и не знаю, что это такое. Для меня Канары — абстракция. Понимаешь?

— Понимаю. Поставим вопрос конкретнее. Выбирай: либо живая девушка, либо и дальше любуйся картинкой на потолке.

У Алексея перехватило дыханье от услышанного, но он постарался не выдать своего волнения. Помолчал и, выдержав томительную минуту, проговорил едва слушающимися губами:

— Только если живая девушка — ты.

— Я, — отозвалась она, как эхо.

— Это уже теплее, — заговорил он возбужденно. — Это совсем другое дело. — Говоря эти слова Алексей понимал, что идет игра, и игра опасная, но поделать с собою уже ничего не мог. Не раздумывая, кинулся в полую реку чувств, и его понесло невесть куда. — Этот-то выбор я давно сделал. И коли живая девушка — это ты, тогда о чем речь?

Алена, затаившись, ожидала продолжения. Ждала не пустых слов, а дельных. В этой игре на кон ставилось очень много, и он это понимал отчетливо, даже хмелея от сладкой надежды.

— Короче, так… — заговорил он упругим, подрагивающим голосом, опаленный жаром от еще не высказанных слов, чувствуя, как запылали щеки. — Если принесу то, о чем говорили, то… получу тебя? Скажи.

— Разве ты не понял? — тихо отозвалась она.

— Понял. Но все равно еще раз скажи. Мне сладко это слышать.

— Да, — прошептала она, помолчав.

— Не слышу. Громче.

— Да, да, да, — уже злясь, подтвердила она.

— Решено, — подытожил он отчаянно-легким голосом. — Иду завтра, с раннего утра. А пока пойду покурю на воле перед сном. Сегодня всю ночь буду мечтать о тебе. А ты спи. Свет потушить? — Не дожидаясь ответа, дунул поверх стекла лампы, погружая избушку во тьму. Да и свою душу — тоже.

Уходил рано, еще не развиднелось. В морозном небе не истаял молодой, рогатый месяц, и звезды не померкли, задумчиво мерцали над черными кронами кедров. Алена провожала Алексея, зябко кутаясь в шубу. Под навесом метался, скулил и визгливо взлаивал привязанный Дымок, чувствуя, что в тайгу хозяин отправляется без него.

— Значит так, — напутствовал Алексей Алену, — если придут спасатели, скажи: ушел капканы проверять. А куда — не знаешь. Меньше будет вопросов. И на голову жалуйся, сильно, мол, болит. Ну, а начнут приставать с расспросами, говори: не помню. И лобик старательно наморщивай. Изображай, будто пытаешься вспомнить и не можешь. Короче, гони им кино. Ну, будь.

— Ни пуха…

Усмехнулся.

— К черту. Хотя женщин к нему посылать неприлично. — И не уходил, мялся. — Да, это… хотел бы получить аванс на дорожку. Можно? — И склонился к ней, ожидая ответного движения.

Она поняла и не отстранилась.

Бережно поцеловал в теплые губы.

— Какая же ты сладкая, — зашептал жарко, уткнувшись лицом в пьянящие и легкие, как дым волосы. — Даже не верится, что когда-нибудь доберусь до тебя. Но доберусь, Аленушка. Ох, доберусь…

— Иди, — прошептала она, — заморозишь.

— Иду. Твои губы будут согревать меня. Даже чаевничать в пути не стану, чтобы не смыть твой запах. — Ну, держись тут. — Резко отстранился, взял в руку воткнутый в снег каек и зашуршал лыжами к склону поляны, щедро посыпанному лунным серебром. Отошел немного и оглянулся.

Алена смотрела ему в след.

Прощально помахал рукой.

«Все нормально, — думал он, убеждая самого себя, — меньше копайся в душе, сделай дело и небесное созданье — твое. Хотя бы на одну ночь». Сердце отчаянно вздрагивало от этой шальной мысли, и всего его обдавало мгновенным жаром.

Миновал подсвеченную месяцем поляну, углубился под полог кедрача. Там стелился плотный ночной сумрак, и пришлось достать из кармана рюкзака фонарик. Однако и с лучом света он слабо различал запорошенную снегом лыжню. Освещал подножия кедров, проверяя древесные капканы. Спущенные птицами и грызунами настораживал заново и подновлял наживку. Умом понимал, что на ущелье Коозу, особенно на поиски того, зачем шел, может уйти много времени, но пропустить ловушки и не обиходить их не мог, совесть промысловика противилась. А еще угнездилась в его голове тайная опаска, что спасателей, возможно, придется вести к месту аварии этим коротким путиком. Так пусть они видят, что он не бежал в верха сломя голову, а работал с ловушками старательно, как штатному охотнику и положено.

Кедрач вскоре отступил, остался внизу, за спиной, и сразу же вокруг просветлело — плотно сомкнутые кроны не пропускали нарождающийся свет нового дня. В рюкзаке лежали три белки — итог почти часового перехода. Дальше, до самого перевала, никаких ловушек у него не стояло. Значит, можно будет идти быстрее. Правда, если попадутся хорошие соболиные сбежки, то он, конечно же, не минует их просто так.