Иван Мельниченко - Пока ты молод

Иначе станешь похожим на тех, вместе с которыми он, Сергей, отказался отмечать Первое мая. И тогда непременно приглянешься тем же покровителям, что опекают сейчас Куталову, Железина, похваливая последних за их умение делать не по возрасту удачные эксперименты с рифмой, за хлыстовские радения в стихах вокруг наших недостатков. А потому в стихах тех нет ни настоящего человека, ни запахов и красок родной земли. Это путь к самооскоплению…

— О чем ты задумался? — Михаил хлопнул Сергея по плечу.

— Так, о разном… Пойдемте в клуб. А утром — на рыбалку.

С дядей Гришей Сергей встречался часто. Но поговорить так, как они оба предполагали, им все не удавалось. И лишь в августе такой случай представился.

Стоял сухой ветреный день. Ни Сергею, ни Михаилу, у которого истекали последние дни отпуска, не хотелось в такой ветер идти купаться, хотя вода была теплой круглыми сутками. Они взяли шахматы, постелили в саду у самого забора, под кустами буйных лопухов, одеяло и начали играть. Когда подходила к концу вторая партия, до них донеслось сначала легкое мерное гудение «Победы», а затем и ее требовательные, частые сигналы.

— Кто-то к тебе, — заметил Михаил и первый встал на ноги, отряхивая брюки. Сергей тоже поднялся, и они поспешили к калитке, выходящей на улицу.

На месте водителя сидел председатель колхоза Войленко, рядом с ним — дядя Гриша. Открыв дверцу и поздоровавшись с друзьями, председатель предложил им:

— Так что, хлопцы, я решил исполнить обещанное. Захвачу вас в поле. Посмотрите, как хлеб-соль добывается. А то, чай, и подзабыли уже. Ну-ну, не оправдывайтесь, помню, что когда-то в летнюю страду были покладистой производительной силой…

— На прицепке больше, — вставил дядя Гриша. — Я даже помню, как они однажды ночью чуть под трактор оба не попали. Уснули на суволоке, поджидая трактор с другого гона… Ну, едете?

— Конечно! Что за вопрос? — сразу же согласился Сергей. — Я вот только сейчас предупрежу мать — и полный вперед.

— Тогда поторопись, — сказал Михаил, влезая на заднее сиденье.

— Я мигом, — и Сергей побежал в дом.

Когда он вернулся и сел рядом с Михаилом, тот спросил у Войленко:

— Дмитрий Павлович, у вас на сегодня какие дела по ту сторону Громоклея?

Тот усмехнулся.

— Это на второй-то бригаде? — и, не оглядываясь, добавил: — Каждый день есть, Миша. А что?

— Может, туда махнем. На этой стороне я был, когда шел от станции. Да и Сергей тоже. А на той ни он, ни я.

— Ну что ж, на вторую так на вторую! — согласился Войленко и включил мотор.

…Прошуршав по гальке мелководного Серегиного брода, «Победа» понеслась в гору петляющей пыльной дорогой. Миновав белые выветренные насыпи известнякового карьера, она свернула на рыжую глинистую межу, сбегающую вместе с кленовой лесополосой к Глубокой балке.

— Говорят, где-то в этом месте сейчас новый молодой виноградник? — уставясь в затылок дяди Гриши, спросил Сергей.

— Где-то? — усмехнулся дядя Гриша. — Не где-то, а вдоль этих кленов. Но мы сейчас не свернем к нему, иначе вас обоих и за уши не оттянешь от «Лидии». Сначала к вашим с Мишей «залежам» — помните? — а потом можно вернуться и сюда.

— Но… — хотел было что-то возразить Михаил, однако тут же умолк, и никто не понял, что должно было следовать за этим его «но».

Сергей откинулся на мягкую спинку сиденья, прогретую лучами солнца, пробивающимися сквозь заднее окошко автомобиля. Ему вспомнились терпкие запахи пырейных зарослей жирночерноземного участка в самом дальнем углу последнего, шестого, поля колхоза. Заброшенный в дни войны, он зарос буйными густыми бурьянами, в которых находили надежное пристанище лисицы, хори, ласки. Кое-кто из копповцев утверждал даже, что там бывали и волки и козули. Туда из-за отдаленности не гоняли стада пастухи, а нехватка лошадей и инвентаря долго мешала колхозу в первые послевоенные годы развернуть там сенокос. Только в сорок седьмом году этот участок снова, как выразился потом дядя Гриша, приручили.

В то памятное лето Сергей и Михаил с наступлением школьных каникул сразу же оказались в поле. Их послали прицепщиками к дяде Грише, который был тогда трактористом и водил по копповской степи старый, доживающий свои последние дни «ЧТЗ». Им троим и выпало на долю «приручить» залежи. Было невыносимо трудно, особенно ночью: через каждые сто — сто пятьдесят метров лемехи пятикорпусного плуга забивались горячей, спрессованной черноземной массой и выползали на поверхность земли. Трактор останавливался, и начиналась тяжелая, до колик в боку чистка. На зубах скрипела пыль, то пресная, безвкусная, то горько-полынная. Она набивалась в уши, слепила глаза, ползла за ворот пропотевшей рубахи, отчего чесались спина, грудь. А все это вместе подкреплялось постоянным недоеданием. Но зато что-то восторженное, приятно дурманящее заполняло душу, бодрило усталое тело, когда из густого и высокого разнотравья выбегали облезлые, вылинявшие лисьи семьи и, удивляясь, исчезали в близлежащих желтеющих клиньях пшеницы: старые самцы и самки, тревожно, настороженно озираясь, молодые, безмятежно дурачась, гоняясь за вспархивающими перепелами… После таких изнурительных бессонных суток хотелось сразу же прилечь, уснуть у незаглушенного трактора. Но никто из них не ложился, они шли, пошатываясь, к деревне: до нее одиннадцать километров — почти два часа ходьбы… Сергей хорошо помнит, что именно в те дни он написал в школьной тетрадке свои первые корявые рифмованные строки.

Как же теперь он мог не поехать туда, не взглянуть на «залежи», не потеребить в ладонях комок их зернистой, жирной, плодючей земли? В памяти всплывает далекая ночь, отец, засады в морозных буртах, лунная лисица… Там начиналось его детство… На залежах тоже были лисицы. И восторг. Но кончалось детство. Наступала пора зрелости, труда и, кажется, поэзии…

Автомобиль слегка подпрыгнул и, покачиваясь на твердых грудах, пошел тише.

— Кто-то из нерасторопных трактористов, разворачиваясь, прихватил дорогу, — сердито объяснил дядя Гриша. Потом, полуобернувшись, добавил, но уже мягче: — Или, скорее всего, прицепщик зазевался, не выключил плуг, и получилась вылазка на дорогу. С нами, кажется, не случалось такое, правда, ребята? — он уже всем корпусом повернулся к друзьям и заговорщицки подмигнул им.

— Конечно, не случалось! — почти в один голос выпалили те и рассмеялись, припомнив свои такие же «вылазки».

— Тоже мне расхвастались, — с притворным осуждением вставил Войленко. — Вы что же, ставите под вопрос мою память? — Затем, меняя тон и задумчиво вглядываясь в мелькающие, как спицы в бегущем колесе, ровные ряды подсолнечника, он продолжал: — Как меняется время, люди. Взять хотя бы тот же сорок седьмой год. Тогда на прицепку, бывало, и силой не затянешь. На школьниках выезжали. А теперь отбою нет: пошли меня, нет, меня пошли. Потому что сейчас прицепщик и зарабатывает больше и на счету хорошем в колхозе. — Председатель мечтательно вздохнул. — Правда, доживают они, прицепщики, свои последние дни. В том смысле, что профессия их былью порастет. Техника пойдет навесная.