Эльмар Грин - Рассказы

Он долго водил их между рядами столов, накрытых белыми скатертями, пытаясь найти свободное место. Но столы были заняты таким большим количеством людей, что воздух, пропитанный запахами кушаний, дрожал от гула их голосов, от звона тарелок, стаканов, ножей и вилок.

Свободных мест не нашлось. Тогда он повел своих гостей прямо в сад, где ряды столов извивались между липами, кленами и березами.

Правда, там суп и жаркое остывали быстрее, но зато весеннее солнце светило прямо в дно тарелок сквозь жирный слой супа, в графины с домашним пивом, в стаканы с чаем. А сверху нависали ветки деревьев с толстыми зелеными почками.

Под ногами гостей хрустел подтаявший лед, и скамейки вдавились в него от их тяжести.

Юхан Ойнас усадил гостей и придвинул к ним для начала студень и тарелки с колбасой, ветчиной и сыром. Потом он окликнул одну из девушек, обслуживающих столы, и поручил ей гостей.

Девушка в голубом платье и белом переднике принесла чистые тарелки и ложки. Другая девушка в таком же платье и переднике подошла с коромыслом на плече. Она принесла из кухонной базы в двух ведрах суп и компот. Третья девушка подкатила коляску с жарким, и еще две девушки в таких же платьях быстро наполнили все тарелки.

Их было всего тридцать девушек, эстонок и русских, одетых одинаково в этот день. Им предстояло немало работы, потому что столов нехватало, а гостей нужно было обслужить всех, кто бы ни явился: приглашенный или неприглашенный, родственник, знакомый, чужой или даже случайный прохожий и проезжий. Каждого нужно было как следует принять и угостить. О том, чтобы назначить какой-то общий обеденный час, нечего было и думать. Поэтому столы работали беспрерывно.

Поговорив с кузнецами и плотниками, Юхан Ойнас опять вышел через боковую улицу в поле и поднялся на отдаленный бугор, чтобы еще раз посмотреть издали на Эльмара и Федора, шагающих по воде.

Солнце обильно заливало землю теплом и светом, и от этого все ближние и дальние холмистые поля, покрытые льдом и водой, сверкали веселыми огнями, так что глазам становилось больно и они слезились. Эльмар Уйт и Федор Никитин уже шагали назад, оба хмурые и усталые.

Увидев их лица, Юхан Ойнас опять почувствовал злобу против Пиетри и сдвинул старые складки над седыми бровями.

Пусть Пиетри считается его приемным сыном, но он сволочь, если пошел на такое грязное дело, и он может убираться ко всем чертям из его дома. Юхан Ойнас давно говорил себе, что если человек много молчит, то от него добра не жди.

И нельзя думать, чтобы во всем была виновата Сальми Уйт — пухлощекая сестра Эльмара. Если она отказалась выйти за него замуж и уехала в город учиться, то это еще не значит, что он должен обозлиться на весь мир и начать пакостить где придется.

Никто не знает, о чем они говорили в последнюю встречу перед ее отъездом, но как раз после этого он и замкнул свой глупый рот и стал уединяться еще больше, чем прежде.

Только с Павлушкой можно было его иногда видеть вместе, и это было очень странно, потому что Павлушка ему совсем не пара. Павлушка хоть и пастух, но человек начитанный. Он постоянно таскается с книгами и тетрадями и сочиняет песни, которые печатаются даже в районной газете. Это была большая ошибка — доверить Пиетри скотные дворы. Но людям казалось, что он лучше всех знает и любит скотину. Он по одному виду коровы мог определить, какую порцию ей можно давать сена, клевера, турнепса и мягкой овсяной соломы.

Доярки рассказывали, что он даже разговаривает с коровами — прижмется щекой к морде коровы и шепчет ей что-то. И вся скотина как-то по-особенному тянет к нему морды.

Но все это могло быть лишь хитростью с его стороны. Правда, болезни среди скотины прекратились с тех пор, как его назначили к ним, но теперь для Ойнаса становилось ясно, что это только временно, потому что любая эпидемия выдала бы его с головой.

Вот пока Федор Никитин ведал скотными делами, для Пиетри было удобнее совершать свои проделки. Ясно, что сибирская язва тогда не с неба свалилась. Бедный Федор тогда чуть не вырвал себе бороду с горя, но врага так и не нашли.

Федор, правда, говорил кое-что о Пиетри, но люди по глупости не обратили на это внимания и все-таки доверили Пиетри такое дело.

А он с тех пор даже близко не подпускал к скотным дворам ни Федора, ни его сына Ваську. И кто знает, что он еще собирался выкинуть в ближайшие дни. И все из-за девки, все из-за девки, мерзавец!

Федор уже не раз шептал кое-кому такие вещи про Пиетри, что люди только ахали и разевали рты. Теперь они начинали догадываться, кто испортил молотилку в прошлом году, засунув железные прутья в снопы, кто пытался поджечь семенной амбар зимой и кто распускал всякие нелепые слухи.

Кто, как не он, мог втихомолку опустошить запасной сарай под самым носом у Федора, и разве не ясно, почему это обнаружилось только к празднику?

Правда, Пиетри уверял, что Федор обещал ему собрать подводы и перевезти сено из этого самого сарая еще за два дня до праздника, но кто ему теперь поверит?

Федора Никитина хорошо знали все. Он сразу после победы советской власти отдал свою водяную мельницу и маслобойню государству. Он сказал:

— Не моя мельница. Не я наживал, а батька. И не нужна она мне. Дайте мне клочок земли, и хватит. Хочу жить честно, своим трудом.

Вот как он сказал перед всем народом и после этого переселился на хутор около братьев Карьямаа. Конечно, нашлись такие люди, которые уверяли, что это хитрость, что Федор все время после этого только и жил надеждой на перемену власти и что, ничего не дождавшись, он сам наконец поджег со злости свою мельницу и маслобойню.

Но всем было известно, что поджогами занимался раскулаченный Алекс Карьямаа.

Юхан Ойнас подождал Федора с Эльмаром и пошел рядом с ними в сторону деревни. Они вместе вошли в боковую улицу.

Улица уже подтаяла по краям, обнажив придорожную траву. В канавках лежал почерневший снег. В огородах чернели плоские верхушки грядок, и воздух был пропитан запахом прелой земли и навоза.

— Где Пиетри? — спросил Эльмар у Ойнаса.

— Не знаю. У нардома, наверно. Собрания дожидается. А что? — ответил Ойнас.

Они прошли молча некоторое время.

— Кажется, мы напрасно содержали его в санатории, — хмуро сказал Эльмар по-русски, — вылечили на свою шею...

— Да как еще напрасно-то! — подхватил Федор. — В тюрьме ему место, а не в санатории! Такой праздник вздумал сорвать, а? Мы будем праздновать, а скотина с голоду подыхать. Гадюка!

— Ты тоже сплоховал немного, — сказал Эльмар, — мог бы все-таки проверить сараи... овощехранилища...

— Не имею права в чужое дело лезть. Не председатель я... — он понурил голову, тяжело отмеривая шаги. — Вот наше и горе в том, что хозяйского глазу нет. Тебе где же за всем уследить. На тебе механическая часть и опять же партейная работа. А мое дело такое... что прикажут... хоть сердце и болит, как вижу неполадки...