Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Воспоминания захватили Николая. Перед глазами возникла родная деревня. Там все было знакомо, привычно и понятно, там никто не обижал его… Голоса с соседних кроватей с каждой минутой становились глуше. А вместо них звучал, усиливаясь, ласковый голос матери… Он уснул тяжелым, неспокойным сном. Ему снился поезд, вокзал, с которого он уезжал, и мать. Она идет по перрону.

— Я не плачу, Коленька… — слышит он ее глухой голос.

С каждым днем прибавлялось дел. На руководителей совхоза свалилось столько забот, что трудно было определить, какие из них главные, куда направить силы. Поступило много грузов. Пришли автомашины, палатки, партия сборных домов, культиваторы и полевые кухни. Новоселы принимали грузы и складывали их на станции, очищали на элеваторе зерно, выделенное совхозу для весеннего сева. Около ста юношей и девушек занималось на курсах механизаторов.

И все же дела эти новоселам казались ненастоящими, и они тосковали, ожидая весну. А поведение отдельных из них приносило немало огорчений руководителям совхоза.

Тот же Дрожкин. И парень вроде тихий, а своим нелепым поступком доставил много неприятностей секретарю парторганизации.

Денисов только что был в общежитии и разговаривал с Дрожкиным. Тот смотрел на него виновато.

— Значит, совесть-то мучит? — спросил Денисов.

— Дома мама старая, думал поработать, послать денег, — проговорил дрогнувшим голосом Николай.

— Я, конечно, за тебя могу постоять, — сказал Денисов. — Только не подведи.

Парень заволновался.

— Эх, на трактор бы, Николай Тихонович… да я тогда…

— Хорошо, Коля, поговорю с директором, — пообещал Николай Тихонович.

Недавно состоялось собрание коммунистов. Денисов был избран секретарем парторганизации и чувствовал себя увереннее. «Ни в коем случае нельзя допустить увольнения Дрожкина, — говорил он сам себе. — Этот скромный паренек сделал глупость потому, что мы с Истоминым не были внимательны к нему».

Директор один находился в конторе. Николай Тихонович, как только пришел, приступил к неприятному объяснению.

— У меня не выходит из головы эта чертовщина с рязанским пареньком, — сказал он, присаживаясь к столу.

— Вы о Дрожкине? — спросил Истомин и поежился. — Что же? Всякое бывает.

— Да уж чего не случается в таком возрасте.

— Бывает и хуже, и огорчаться, секретарь, нечего, — продолжал Семен Михайлович. — Нежелательный случай, и только. Понятно, надо сразу же принять меры, чтобы другие не вздумали разгильдяю подражать.

— Продраить его как следует на комсомольском собрании, — охотно поддержал Николай Тихонович. — Для парня будет хороший урок, да и для других наука.

— Комсомол не моего ведомства, — нетерпеливо перебил его Истомин. — Я издам приказ об увольнений рабочего совхоза Дрожкина, а как быть с комсомольцем Дрожкиным, решайте вы.

Денисов встрепенулся.

— Вы серьезно?

— А как же иначе?.. Сначала он волов бросил — простим, а потом трактор бросит — простим… Если поначалу распустить вожжи, потом не натянешь. Сядут на шею, будут, ездить на тебе да еще и подгонять. Для начала невредно взять, может быть, и несколько круто… Уволю! — Истомин двинул рукой точно отмахивался от чего-то надоедливого. Помолчал, сказал, успокоившись: — Не суть важно, что Дрожкин выпил. И не это беспокоит меня, а отношение к порученному делу. Оставил без воды своих же товарищей. Не на Доску же почета его заносить. Придется уволить, хотя бы для науки другим.

— Нельзя этого делать, — тихо, но твердо заявил Денисов.

— Придется, — сказал Истомин.

— Не позволим!

— Кто это не позволит?

— Я!

Истомин резко поднялся, улыбнулся напряженно:

— Приказы пока издает директор!..

Поспешно накинув шубу, не застегнув ее, Истомин размашисто шагнул, распахнул дверь и, переступив порог, с силой ударил ею.

Хотя уже прошло больше месяца с того вечера, когда Денисов приехал в Коскуль и находился с Истоминым почти все время вместе, в их отношениях сохранялась скованность. Теперь эти отношения и вовсе осложнятся. А ведь и повод-то пустяковый. Подумаешь, великая беда случилась… Невзлюбил парня и слушать ничего не хочет. Николай Тихонович вспомнил разговор с секретарем обкома партии Романовым. «Истомин крепкий, опытный хозяйственник, этакий зубр, — говорил Романов, — но человек он, кажется, своенравный. Постарайтесь с ним найти общий язык…». Но как его найдешь?

А тут обрушились на секретаря парторганизации новые неприятности…

Вечер в общежитии начинался, как всегда. Парни приходили с улицы, раздевались, собирались группами, подтрунивали друг над другом.

Но угрюмый вернулся с работы Николай Дрожкин. Он молча проследовал к своей кровати и улегся. Не до веселья ему. И зачем только его поставили к проклятой скотине? Что он, хуже всех? Дед Трофим — другой вопрос, волы самое стариковское дело… Обиды одна горше другой ворошились в голове Коли. Куда ему теперь податься? Приехать домой, сказать «здрасьте, прогнали». Денисов обещал похлопотать за него, добрый он человек. Но главный-то в совхозе Истомин… Коле очень хотелось узнать, вывешен или нет приказ о его увольнении.

Подошел Букреев. Николай повернулся, вздохнул.

— Садись, Миша.

— С директором-то разговаривал? — спросил тот участливо.

— Стыдно на глаза показываться.

— Ну вот еще! Приди и скажи: «Товарищ директор, признаю свою ошибку, раскаиваюсь и обещаю исправиться». Так всегда делают на собраниях… Хочешь, поговорю я? Одену новую рубаху, галстук и пойду. Истомин скажет: «Правильно, Букреев, не за что увольнять Дрожкина».

— Не уволят, Коля, — заверил Калянс. — Все знают, что ты работник исправный. Ну, допустил промашку. Так кто не спотыкается?

Сочувствие парней было на стороне Дрожкина. И у Николая немножко отлегло от сердца. Но ненадолго.

На табуретке близ его кровати сидел, склонившись над тумбочкой, Бабкин и разбирал будильник, ковыряясь в механизме сухими жилистыми пальцами. Вот он поднял голову, ухмыльнулся:

— Не верь им, рязанец, обязательно уволят. Да ты не горюй, быки тебя с комфортом доставят до своей деревни.

Букреев вскочил, будто его ужалили:

— Бабкин!.. Ты чего лезешь к парню?

— Утеша-а-ю твоего дружка, — пропел Бабкин. — Клянусь мамой, у него не быки, чудо.

— Слышишь, Бабкин! — еще больше возмутился Букреев. — Ты понимаешь, что ты делаешь, дурья твоя голова?

Бабкин снова ухмыльнулся:

— Я тебе, рязанец, будильник подарю. Вполне заменит сирену. Знай себе названивай быкам и прибудешь домой точно по расписанию.

Букреев побледнел от злости. С трудом сдерживал себя и Калянс. А Бабкин, как ни в чем не бывало, продолжал ухмыляться.

— Уво-о-лят, — протянул он и запустил звонок будильника.